– Ну да. Спасибо папе – благодаря ему мне не нужно ни работать, ни учиться.
Колин пожал плечами. Он не понимал друга. Зачем вообще жить, если хотя бы не попытаться сделать что-нибудь выдающееся? Как странно – верить в то, что Бог, он же Аллах, даровал тебе жизнь, и всю эту жизнь посвятить тому, чтобы пялиться в телевизор.
Потом Колин подумал о том, что он, рискнувший отправиться в путешествие, чтобы избавиться от мыслей о девятнадцатой Катерине, бросившей его, и сейчас шагающий по южному Теннесси, направляясь к могиле эрцгерцога, которого застрелили в Сараеве, вряд ли имеет право считать что-либо странным.
Он стал искать анаграмму для слов «что-либо странное» – от боли ноет… – и вдруг на самом деле взвыл от боли, споткнувшись о кротовую нору. Он даже не успел вытянуть руки, чтобы смягчить падение, – просто повалился вперед, будто ему выстрелили в спину.
Первыми о землю ударились его очки. Затем – лоб, и конечно, его тут же вспорол маленький острый камешек.
– Ой! – вскрикнул Колин.
– Черт! – бросился к нему Гассан.
Когда Колин открыл глаза, он увидел мутные силуэты Гассана и Линдси. От девочки сильно пахло фруктовыми духами. Колин вспомнил, как они называются, – «Curve». Однажды он подарил их Катерине XVII, но ей они не понравились.
– Кровь течет, да? – спросил Колин.
– Хлещет, как из поросенка, – сказала Линдси. – Не шевелись.
Она повернулась к Гассану и попросила:
– Дай футболку.
Но Гассан затряс головой. Наверное, из-за сисек, решил Колин.
– Надави вот сюда, – показала девочка на лоб Колина, но Гассан продолжал трясти головой.
Тогда Линдси сказала:
– Ну ладно. – И она сняла блузку.
Колин прищурился, но, кроме мутных пятен, все равно ничего не смог разглядеть.
– Думаю, с этим лучше повременить до второго свидания, – сказал он.
– Извращенец! – возмущенно фыркнула она, но по голосу Колин догадался, что она улыбается.
Девочка осторожно обтерла блузкой его лоб и щеку, надавила на ранку над правой бровью, а потом прикрикнула:
– А ну, перестань вертеть головой! Нам нужно удостовериться, что у тебя нет повреждения позвоночника или субдуральной гематомы. И то и другое маловероятно, но нужно быть осторожным, потому что ближайшая больница – в часе езды отсюда.
Колин закрыл глаза и постарался не морщиться, а Линдси давила на рану все сильней.
– Прижми блузку вот сюда. Я вернусь через восемь минут, – сказала она Гассану.
– Может, врача позовем? – предложил Гассан.
– Я фельдшер, – ответила Линдси и отвернулась.
– Вау, и сколько же тебе лет? – удивился Гассан.
– Семнадцать. Ну ладно, вру. Я только учусь на фельдшера. Восемь минут, честное слово.
Она убежала. Если быть точным, Колину нравился не запах ее духов. Ему нравился тот аромат, который витал в воздухе даже после того, как Линдси ушла. В английском нет подходящего слова, но Колин вспомнил, как это называется по-французски: sillage – след или шлейф, остающийся, когда запах уже исчез.
Гассан сел рядом с ним и осторожно надавил на рану:
– Прости, что не пожертвовал своим бельишком.
– Из-за сисек? – спросил Колин.
– Ну, знаешь, я предпочитаю сначала узнать девушку поближе, а потом уже сиськи показывать. А где твои очки?
– Когда Линдси сняла блузку, я и сам подумал об этом, – сказал Колин.
– Значит, ты ее не разглядел?
– Не разглядел. |