– Вроде да, но на всякий случай хотелось бы кое‑что у вас уточнить.

– Да, пожалуйста.

– Вы не помните, работает здесь молодой человек лет двадцати семи, рыжий такой, в очках…

– Месье Патрик. Фамилию не знаю, но по описанию подходит только месье Патрик.

– Да, он самый. Значит, здесь нужное здание. Спасибо за все. Тогда до завтра.

– Учтите, завтра суббота. Вы точно помните, встреча назначена на завтра?

– Вы правы, пожалуй, стоит заглянуть в записную книжку.

Тетка вернулась к себе, готовая к новому нападению. Я пошел обратно.

Когда я сворачивал на одну из улочек метрах в пятидесяти от гостиницы, догадка, возникшая у меня с самого начала, подтвердилась: на углах, переговариваясь, парочками стояли дамы в том возрасте, когда стоит получше прикрываться и поменьше краситься. Улица старых проституток с оплывшими бедрами, дряблой грудью и материнским сердцем. Значит, я все‑таки правильно выбрал себе прибежище. Кварталы, где обитают молодые проститутки, опасны: стычки сутенеров, драки, полицейские облавы, но там, где живут старые потаскухи, все тихо и мирно. Шлюхи от пятидесяти и старше – это достопримечательность, они никому не интересны, кроме старинных клиентов: у них больше нет сутенера, если только они не успели выйти за него замуж, и полиция избегает мешать их работе, равно как и трудам их присных.

Я вошел в бар, который в моей гостинице одновременно служил холлом и приемной. Телевизор показывал спортивный канал, по нему передавали футбольный матч. Я узнал форму игроков «Олимпик Марсилья», но так и не понял, с кем они играли. Сидя за столиками или облокотясь на стойку, клиенты – человек десять, не больше – смотрели матч без особого азарта, ни за кого не болея, но громко обсуждая игру того или иного футболиста.

Месье Арман вышел из‑за стойки и направился ко мне, пока я усаживался рядом с витриной.

– Извините, сейчас кухня уже закрыта.

– Ничего, – отвечал я. – У вас есть сандвичи?

– Сыр бри пойдет?

– Прекрасно.

– Положить сверху tapenade?

– А что это такое?

– Соус из черных оливок и каперсов.

– Ладно, давайте и tapenade .

– Что будете пить?

– Воск. Demi.

Он принес мне пол‑литровую кружку светлого разливного пива, потом вернулся к стойке готовить сандвич.

ОМ в этот момент забила гол, и в баре поднялся крик, но негромкий, скорее крик восхищения, чем радости.

Наконец появился длинный багет с сыром бри и tapenade.  Хозяин гостиницы поставил сандвич на стол, потом сел рядом и указал на висевший на стене снимок в рамке.

– Видите этого человека?

Черно‑белая фотография запечатлела потное лицо певца на сцене. Рот открыт, черты искажены гримасой боли, словно петь стоило ему неимоверных усилий, как будто с голосом уходила вся его энергия.

– Вот этот человек, – продолжал хозяин, – спас мне жизнь.

Я смотрел на другие фотографии, которыми была увешана практически вся стена. Снимки из разных концертных залов, но певец все тот же, и даже одет он, казалось, всегда одинаково – черный, а может, темно‑серый пиджак застегнут на все три пуговицы, черный узкий галстук, белая рубашка с раскрытым воротом, по облику – начало шестидесятых.

Это выражение вечного ребенка, эти короткие черные волосы, зачесанные на пробор, глаза человека, погруженного в грустные мечты, – это лицо, одним словом, уже где‑то присутствовало в моем сознании, но я не мог точно вспомнить где.

– Посмотрите, наверху, на большой фотографии, мы сняты вместе прямо здесь, в баре: как раз в тот вечер он меня спас.