В конце ужина мы развернули розовую бумагу с пирожными, и Арман откупорил бутылку шампанского. Элоди, поднимая бокал, из‑под черной челки взглянула на меня, и в ее глазах я прочитал, что ей тоже кажется, будто мы знакомы уже тысячу лет.

Доев последний эклер со взбитыми сливками, мы встали из‑за стола, и я принялся было собирать посуду, но родители тут же нас услали: давайте‑давайте, идите смотреть телевизор, мы тут сами.

Элоди отыскала канал Arte – как раз шли начальные титры фильма с вездесущим Фернанделем. В скольких же картинах он снялся? На сей раз он играл коммивояжера. Тот решил помочь матери‑одиночке, которую встретил в автобусе, и выдает себя за ее мужа. Если не ошибаюсь, к этому сюжету обращались и позже, я что‑то такое припоминаю, только там дело происходит в Южной Америке.

Пока на экране разворачивались события, я тайком поглядывал на Элоди, и мне казалось – достаточно пустяка, чтобы мы, два чужих человека, тоже стали мужем и женой. Мы с ней сидели рядом, вокруг – никого, и бар месье Армана, освещенный только голубоватым светом телеэкрана, превращался в гостиную, в гостиную обычного дома, уютную из‑за своей обыденности.

Ах, Фернандель! Мне опять вспомнился «Посторонний» Камю. На следующий вечер после похорон матери он идет в кино смотреть картину с Фернанделем, и за это прокурор называет его бесчувственным человеком, жестоким убийцей.

И вы, господин судья, готовы подумать обо мне то же самое: бессердечное чудовище, которое, выстрелив в спину Мирко Гуиди, несколько часов спустя как ни в чем не бывало смотрит фильм с Фернанделем?

В конце первой серии Элоди встала и передала мне Кандида, который тем временем успел уснуть.

– Налить тебе портвейна? – спросила она.

– Если ты будешь.

– Тебе еще здесь не надоело? Папа сказал, что никто у нас так долго не жил: месяц с лишним!

– Дело привычки. Часто приходится надолго отлучаться из дома. Такая уж у меня специальность – ищу документы для введения в наследство, обычно это затягивается.

Что я мог еще ответить? А все‑таки врать ей было неприятно. Думаю, если бы мы жили вместе, я просто не мог бы сказать ей неправду – у нее такое лицо, которое обязывает быть искренним, – но постарался бы сделать это мягко. На самом деле я никогда не врал ни одной девушке, с которой встречался, даже последней, – несмотря на то что у нее был другой.

– А что ты делаешь по вечерам?

– Гуляю по набережной, болтаю с твоим отцом, а то смотрю эти старые фильмы.

– Вижу, у нас много общего. Представляешь, в Париже у меня даже абонемент на спутниковый канал Cineclassic.

– Ты где живешь в Париже?

– Рю Жан‑Барт, в Шестом округе, около Люксембургского сада.

– Одна?

У меня как‑то сам собой вырвался этот вопрос. И тут же мне захотелось провалиться сквозь землю.

Она придвинула поближе свой стул, чтобы погладить Кандида, который растянулся у меня на коленях. Потом улыбнулась.

– Да, одна. В крошечной двухкомнатной квартирке.

Тут опять начался фильм, и мне удалось скрыть свое смущение.

Кандид проспал всю вторую серию, но как только началась реклама, проснулся, однако не пытался спрыгнуть. Я тут же догадался, что с ним неладно, потому что он вытянул шею и уронил голову на лапки, уставившись в одну точку. Дышал он с хрипом, иногда его сотрясала дрожь.

– Он заболел, очень сильно, – решила Элоди.

– Что будем делать?

– Папа, ветеринарная клиника у скоростной автомагистрали, куда мы возили Баруфа, все там же?

– Да, там, – ответил месье Арман.

– Она ночью работает?

– Скорей всего, да.

– Тогда дай мне ключи от машины, пожалуйста.