А те уже окончательно прощались. В их глазах появилась тревожная боль, но нежность не исчезла, а, напротив, стала более открытой и осязаемой. Женщина медленно, еле касаясь, проведала пальцами сверху вниз по лицу мужчины. Ее пальцы бережно скользили по его лбу, глазам, носу, губам, как бы стараясь запомнить и впитать в себя любимый образ. А он неторопливо перебирал ее волосы и целовал кончики пальцев.

Потом он крепко сжал женские плечи и замер. Казалось, в нем происходит что-то невообразимое: будто жесткая беспощадная сила тянет тело назад, а всё, что есть в человеке помимо тела, непоколебимо рвется вперед, и в этой борьбе рушится плоть, лопаются сосуды, разрывается сердце. Внутренняя борьба, как на бесстрастном экране, отражалось на его лице.

– Да что мы, не люди что ли? – выронив газету, шагнул к ним водитель. – Пойдемте, пойдемте оба, – быстро говорил он. – Поедете вместе. Разве можно так-то мучить себя. Идите за мной, место найдется.

Автобус уехал. Студент, забыв о том, что спешил уйти, потерянно стоял возле колонны. Под регистрационной стойкой остывал ненужный никому чайник, рядом ждали забытые пирожные, а три суетливые и непоседливые женщины, отработавшие напряженную двенадцатичасовую смену, сидели, подперев кулачками головы, и мечтали.

Потом почему-то стало шумно, неуютно и потянуло сквозняком.

А водитель автобуса, впервые после свадьбы, подарил вечером жене три скромные гвоздики.

Парад

В Москве майор Галсан Намжилов впервые оказался в 1982 году. Да что Москва, кроме родной Бурятии, военного училища в небольшом городке на Урале да закрытого ядерного полигона в Казахстане он нигде толком и не был. Столица поразила Галсана многолюдством, необъятностью и какой-то клокочущей внутренней суматохой, отчего глаза разбегались и голова шла кругом. А тут еще в военно-политической академии, где он проходил учебу, сообщили, что все слушатели будут участвовать в параде на Красной площади в день годовщины Революции. Такие парады Галсан видел только по телевизору и думал, что участвуют в них лишь особо избранные, а о том, что самому доведется маршировать перед трибуной мавзолея Ленина на виду у всей страны, не мог и помыслить. И все бы складывалось хорошо, но непонятная хворь, до этого лишь изредка лениво теребившая его, неожиданно проснулась и постоянно напоминала о себе тупой ноющей болью, заглушавшей праздничное возбуждение от перемен и ожиданий, свалившихся на Галсана.

В академии Галсан старательно овладевал глубинами марксизма-ленинизма и назубок знал о всех преимуществах социализма перед загнивающим миром капитала, и в первую очередь, о бесплатном медицинском обслуживании. Он заглянул в одну поликлинику, другую, но получил от ворот поворот. Везде требовалась московская прописка. В медпункте академии врач в потасканном халате, накинутом на видавшую виды майку, быстро изучил худое тело Галсана, прописал анальгин и, со словами: "Поменьше по девкам ходи, джигит", выпроводил за дверь.

Надо терпеть, успокаивал себя Галсан, но по ночам болезнь терзала нещадно, и он поскуливал как раненное животное. Кто-то посоветовал ему обратиться в хозрасчетную поликлинику, где за небольшие деньги принимали профессора да прочие ученые.

Галсан ухватился за эту идею и после занятий приковылял в поликлинику. Там выяснилось, что надо приходить раньше. На следующий день утром он вновь был в поликлинике, выстоял небольшую очередь, но когда подошел к окошку регистратуры, холеная медсестра, лениво оглядев его, сунула в рот кусок шоколадки и безразлично сказала, что запись на прием окончена. Галсану стало дико обидно: и занятия пропустил, и здесь ничего не добился.

Немного отойдя от поликлиники, он решил вновь вернуться, чтобы узнать, можно ли записаться на завтра. У окошка было по деловому оживленно, люди протягивали медсестре документы, а та спокойно выдавала талончики на посещение врача.