— Василиса! — закричал в полную глотку и чуть не упал, схватившись за дерево.

Зашаталась под ногами земля, заходили волнами увалы, сосны затрещали и до земли согнулись. Из чистого же неба выскочила молния и, словно раскаленный в горне прут, ткнулась чуть ли не в ноги. Артемий отскочил, кобыла заорала по-человечески, ибо в тот миг разверзлась земля и стала расходиться извилистой трещиной, эдак сажен в тридцать! Он успел лишь схватить тряпицу с родовой кровью и, сбитый с ног, откатился в сторону — прочь от оврага, на глазах расширяющегося. А земля из-под ног так и валится, валится в бездну вместе с деревьями; кобыла в последний момент выпрыгнула на твердь, но жеребенок не поспел, заржал, заплакал и рухнул в песочную пропасть. А за ним — тряпица, будто птица, вырвалась из руки и улетела!

На четвереньках Артемий отполз подальше, ухватился за сосновый пень и обернулся…

Мать родная! Дна у этого оврага не видать! Лишь что-то там поблескивает, словно речная рябь.

Зажмуриться бы, да глаза остекленели!

Тем временем земля уж смыкаться стала, берега оврага так же на глазах сошлись, схлопнулись, и остался лишь рубец со свежим красноватым песком. Увалы, покрытые соснами, еще немного потряслись, будто звериная шкура, и успокоились. Тихо сделалось кругом, аж в ушах зазвенело, лишь кобыла, потерявшая жеребенка, бегала взад-вперед, землю нюхала, там, где прорва была, и призывно ржала.

Очухался Артемий, встал на ноги, огляделся — что же это было-то? Ступил шаг-другой, ничего, твердо держит земля. Глядь, а того места, где жена рожала и где послед в мох спрятала, нет более, провалился!

Вместе с ближайшими соснами и пятью саженями земли!

Только теперь ему и страшно стало: должно быть, Василиса вместе с младенцем вот так же в бездну канула!

Сейчас же земля разверзлась, чтоб и место поглотить — следа не оставить…

Вернулся он в Горицы уже в сильной горячке, слег и сутки пролежал один, в бреду и умопомрачении. Соседи спохватились, что скотина орет и во дворе никого не видать, пришли, умыли его, поскольку все лицо взялось коростой и струпьями, водой напоили да послали за Багаихой. И всполошенные мужики собрались в артель и пошли искать Василису по всем окрестным лесам, кричали, из ружей стреляли и костры ночью жгли — не объявилась.

Артемий же очнулся и сказал, чтоб не искали, ибо жена его сквозь землю провалилась, однако никто не послушал его, посчитав это бредом, и односельчане еще три дня рыскали по бескрайним увалам, борам да речным берегам.

Багаиха пришла, посмотрела на окоростившегося Артемия, велела всем выйти из избы, навела в горшке какого-то снадобья, попить дала, лицо взбрызнула, и он уснул.

А как проснулся, спросила:

— Поди, жену ходил искать?

— Ходил, — признался он.

— А в Горицком бору земля расступилась?

— Расступилась… А ты откуда знаешь?

— Все, молчи и не говори никому. Забудь, зарок себе дай! Не то пропадешь. И не ходи больше в Горицкий бор, не ищи ни жену, ни младенца.

— Почто же так-то?

— Не след тебе знать. Погибнешь от тоски да печали. Как поднимешься на ноги, езжай в Силуяновку да закажи молебен за свое здравие, пудовую свечу поставь.

— За свое?.. А за Василису с младенцем? Бабка Евдоха молчит, взгляд отводит.

— За упокой, значит?..

— Не наше это дело, не знаем мы, где они ныне…

— Не поеду в Силуяновку… И мне бы провалиться!

— Поедешь! У тебя другая доля…

— Да зачем мне молебен заказывать?..

— Чтоб встал поскорее, я тебе внучку свою пришлю.