Боцман и Муха переглянулись в жуткой, окоченелой тишине.

— А как вы намерены поступить с нами, добрый дяденька Арбен? — подал голос Муха.

Густери ухмыльнулся:

— Я буду думать. По-хорошему, так вас следовало бы замочить не глядя, но уж слишком жалко, — он жутко усмехнулся, — портить такой ценный и в высшей степени боеспособный материал. Хотя и оставлять вас в живых слишком опасно. Нет, я поступлю по-другому.

Арбен покачал головой, а потом снова усмехнулся и произнес:

— Я поступлю куда проще. За ближайшие несколько дней многое может измениться, и поэтому я выберу для вас нечто промежуточное между смертью, которая давно по вас скулит в три ручья, и жизнью, для которой вы, ребята, не годитесь. Вот так.

— Это как, простите? — пробасил Боцман.

— Некое пограничное состояние. Недавно я прочитал биографию Томаса Торквемады, Великого инквизитора веры в средневековой Испании. Самого последовательного и жестокого борца за чистоту католической веры. Кстати, сам он был мараном, то есть евреем-выкрестом. Но это так, лирическое отступление. Мне понравились его психологические этюды — не произведения, конечно, а эксперименты с людьми, которым он хотел внушить определенную идею.

— Понятно, — перебил его Муха. — Торквемада был еще тот шутник, я помню. То есть вы хотите замуровать нас заживо, правильно?

— Только на три дня. Максимум четыре. А дальше, — Арбен передернул атлетическими плечами и усмехнулся, — все будет зависеть от вас самих. Конечно, шансов на то, что вы умрете, у вас процентов девяносто пять. Но и пристрелить вас, как бешеных псов, я пока не могу. Зачем мне это делать, если у меня к вам столько вопросов. К тому же на свободе ваши... гм... коллеги. Эмир!!

Человек в расшитом золотыми узорами плаще пошевелился.

— Да, Арбен.

— Ты подготовил то, что я велел?

— Несут.

— То есть как это — несут? Несешь, как я вижу, только ты, причем редкую околесицу. Я тут распинался полчаса, и за это время не могли донести? Где?..

Подошедший Керим молча протянул что-то Арбену. Этим «что-то» оказались два одноразовых шприца и стеклянная ампула без малейших признаков какой-либо поясняющей надписи на корпусе. Муха бросил быстрый взгляд на Боцмана и пробормотал:

— Так... На нас еще и опыты ставить будут... познавательные.

Он глянул себе за спину, где стояли двое в камуфляже, а потом снова повернулся к Арбену Густери, улыбавшемуся почти ласково и шевелящему своими преображенными, «новыми» пальцами. Муха поднял глаза на Картье, стоявшего за спиной Густери, и проговорил:

— Значит, вы, месье, в деле с Арбеном Гусеницей? Теперь понятно. Ну еще бы — такой осведомитель! Работник западноевропейской спецслужбы, своя рука, не шутка, верно?.. Не удивлюсь, господин Густери, если месье Картье и окажется этим вашим пресловутым Мантикорой, о котором говорят столько всего занимательного. А вы что думаете по этому вопросу, месье Картье?

Картье пожал плечами:

— Ну что я могу вам ответить на это? Наверно, только то, что Мантикора — определенно француз.

— Я отчетего-то того же мнения... — пробормотал Муха. — Я думаю, он того же подданства, что и... покойная Энн Ковердейл. Впрочем, это уже неважно.

Сказал и уставился себе под ноги, где была расстелена ковровая дорожка. Она подходила к самому креслу на котором сидел Арбен Густери, второй ее конец шел к дверям, возле которых на той же дорожке стояли двое парней с автоматами — охрана. Боцман проследил за взглядом Мухи, глядящего себе под ноги, медленно повернулся и посмотрел себе за спину.