Халил Халилов выскочил во двор. И этот двор, освещенный языками пламени, которым был охвачен дом кузнеца, вдруг показался ему самый страшным местом в мире. Пламя при его появлении вспыхнуло с новой силой, что-то затрещало, с грохотом повалилась крыша, и несколько перелетевших во двор Ахмада головешек запалили крышу братова сарая, а потом задымился и хлев. Но не это теперь напугало гостя, нет!.. Ему почудилось... впрочем, отчего же почудилось!., он воочию узрел, как из медленно закопошившейся тени у самой стены хлева вдруг глянули на него чьи-то горящие, налитые злобой глаза... а потом двинулась прямо к нему, Халилову, разрастающаяся прямо на глазах черная громада. Халилов взвизгнул и, перемахнув через изгородь, бросился бежать. В беспамятстве он промчался по всему кишлаку, забыв и думать о таких пустяках, как лежащий без чувств ополоумевший брат и его зверски убитая жена. Перед глазами стояли злобные глаза какой-то мифической нелюди... какой-то ожившей твари из древних суеверий местных дехкан, темных, невежественных людей. Халилов не был ни темным, ни невежественным, но когда он добрался до дома своего друга Тахира-ака, его голова была седа. И не смог, не смог он толком объяснить хозяину корчмы, ЧТО же так страшно напугало его, ЧТО видел он там, во дворе брата... Наверно, Халилов бежал ничуть не медленнее того напуганного невесть чем бедолаги, который сломал себе шею. Халилу повезло больше: он отделался несколькими глубокими царапинами, вывихнутой рукой и сильно ушибленным левым коленом. Явившись к Тахиру-ака, он практически тут же потерял способность ходить.

— Он лежал у меня в доме, не шевелясь, до самого утра, а потом еще до вечера следующего дня и не смог выйти из дома, оставшись еще на ночь. Только через две ночи, проведенных у меня в доме, Халил сумел немного прийти в себя. Он снова стал говорить о том, что, верно, сбылось древнее проклятие, потому что эти чужеземные археологи шарили очень настойчиво; к тому же утверждали, что у них есть какие-то новые находки и...

— Понятно, — сказал я, наконец найдя долгожданную брешь в многоречивом рассказе хозяина, он сделал паузу. — Значит, этот Халилов увидел нечто чрезвычайно его напугавшее. Мистическое. Так? Что-то вроде собаки Баскервилей, да?

— Вот ты смеешься, уважаемый, — обиделся Тахир-ака, — а между тем не знаешь, что творится теперь в окрестностях этого самого Аввалыка. Люди боятся приходить туда, а, между прочим, там обычно очень много туристов. Пустует много турбаз, пансионатов, никто не хочет ехать!.. Разве ты не слышал? Даже власти уже заинтересовались, прислали туда каких-то своих, из особых служб...

— И что же?

— А я стараюсь не узнавать больше ничего об этом проклятом месте, — решительно заявил хозяин. — Мне достаточно и того, что выгорел кишлак Акдым, где жила семья Халила Халилова. Дотла выгорел...

— А когда, вы говорите, произошла эта трагедия с... вашим другом?

— В пору, когда с гор сбежали первые потоки, — по-восточному красиво отозвался тот. — Недалеко уже оставалось до твоего приезда ко мне в гости, дорогой.

— Ладно, завтра, пожалуй, съезжу, сам посмотрю на эти ваши легендарные места у предгорий Аввалыка. Уж больно интересно ты рассказываешь.

Хозяин замахал короткими ручками, то высовывающимися из рукавов халата (Тахир-ака «при исполнении» старался одеваться сообразно традициям своего народа, чтобы привлекать больше посетителей), то снова ныряющими обратно.

— И не думай! Даже не думай об этом, почтенный гость. Все те кишлаки, что расположены поблизости, давно уже опустели, да и первые заезды в санатории и пансионаты отменены.