— Блин! — закрыла лицо руками. Простонав про себя, за что он так с четвероногой дворнягой. Точнее трехногой, я видела, что одна передняя лапа у псины перебита. Ужас, мы только что сбили собаку на повороте.

— Олененок, — голос у него тихий и вкрадчивый. — Оль, та полудохлая псина осталась жива, посмотри в зеркало.

— Ты ее переехал… — просипела я и отвернулась.

— Нет, она жива, посмотри. — Повторил, как маленькой.

Сквозь пальцы глянула в боковое зеркало. Действительно силуэт дворняги на трех лапах, только что скрылся в кустах. Фууух, я потерла лицо и опустила руки, не задавил.

— Вопросы есть? — спокойно интересуется Алек, вот поспешил он с наездом, ей богу поспешил.

— Ты почему не остановился?!

— Как я должен был остановиться? — ответил он и посмотрел на меня с укором. — При резком повороте на мокрой дороге?

— Д-да.

— Когда в машине двое человек и один из них мне более чем дорог?

— Ну… — это он о ком сейчас? Обо мне он такого сказать не может. Значит, о себе. Что ж похвально. Теперь ясно о ком он думает в первую очередь. Следующей фразой он лишь, усугубил мое мнение на этот счет.

— Нужно было нас обоих угробить, ради той псины?

Никогда не думала что старший сын Богдана Петровича, такой… такой, слов нет, какой.

— Не нужно было. — Я отвернулась.

— Вот и я так думаю.

Молчание между нами длилось долго, краем глаз я видела, как он, то крепко сжимает руль, то начинает по нему барабанить, и не могла понять, что же меня так обидело. Собака осталась жива, мы продолжаем ехать дальше, а у меня слезы на глаза наворачиваются, как за здрасти.

Повисшую тишину прервал Алек, прочистил горло и глухим неестественным голосом произнес:

— Оль, извини…

— Ничего. — Пришлось-таки смахнуть набежавшие слезы. — Переживу.

— Это точно…

Странная горечь проскользнула в его словах. Она была приправлена нотой сожаления, но не из-за того, что я переживу, а из-за чего-то другого, чего-то очень важного. Интуитивно почувствовала, если я хочу что-либо узнать, то должна спросить сейчас, иначе он замолчит. Стерла слезы и заставила себя успокоиться.

— Ты это к чему сказал?

Молчит, хмурится, а руки сжимают руль, с такой силой, что костяшки на его руках побелели.

— Алек…, ты можешь рассказать?

В напряженном молчании прошла секунда, затем вторая, третья… Уже и не надеясь что-либо узнать, отвернулась к окну, рассматривая горизонты. Через минуту, а может быть и больше я впервые слышала его неестественный глухой голос. Сколько же боли таится за каждым его словом.

— Мне было девять, когда мамы не стало. Она погибла при схожих обстоятельствах. Пожалела собаку.

Я зажмурилась, ругая себя последними словами. Могла бы не срываться и не вопить. А кто знал? Никто не знал. И все-таки…

Алек продолжил:

— Пустая дорога, стандартная скорость, а деревьев… много. Маму и ее двоюродную сестру хоронили в один день. Двое детей сзади остались живы.

— Ты… — я сглотнула комок в горле и все же спросила, — там был ты? Поэтому не любишь машины.

— Там был младший. — Горькая усмешка. — Он с ситуацией справился лучше меня. Сережа даже аварии не помнит.

Оцепенение накрыло с головой. У меня просто нет слов ни на соболезнования, ни на извинения, никаких.

— Я… Алек, я…

— Шшш, — он улыбнулся мягко и грустно, взял меня за руку и сжал ее.