|
Она поручала заботам Генриха его бедную сестренку. И тут Генрих, наконец, зарыдал, - он еще не пролил ни одной слезы. Сквозь слезы он то и дело восклицал: - Бедная сестренка! Так назвала ее наша мать! - И сердце подсказало ему: "Она должна быть здесь! Мы же одни, на свете! Ничего и никого нет у брата и сестры, кроме друг друга! Все остальное - обман души и зрения, все эти женщины, и возвышенные чувства к ним, и страх, как бы ни одной не упустить! А на самом деле я всегда упускаю только одну, и каждый раз - только ее! У нее мне еще никогда не приходилось просить любви или искать понимания. Мы с ней дети одной матери, и нам нечего таить друг от друга. Говорят, у нее мой смех. А сейчас она плачет теми же слезами, но даже эти слезы, которыми она оплакивает нашу мать, не - упадут на мои руки. Она далеко, она всегда от меня далеко, и мы не едины в нашей высшей скорби - ее и моей!" Тут он узнал от гонца, что его сестра Екатерина тоже хотела ехать. Все уже было готово: и лошадь во" дворе и карета за городскими воротами. Однако сестру задержали - не силой, но под всякими ловкими предлогами, пока Ларошфуко наконец не уехал, да и ему не легко было вырваться: пришлось действовать очень решительно. - Значит, ее держат в плену? - спросил брат, глаза у него были уже сухие и гневные, рот горько скривился. Нет, он ошибается. Ее окружают заботами и вниманием, особенно Марго, его невеста, и даже старуха Екатерина. Свадебное торжество, которого, видимо, ждал с нетерпением двор, так омрачено смертью королевы Наваррской, что нельзя допускать новых прискорбных" случайностей. Не хватало еще, чтобы случилась беда с сестрой, болезненной молодой девушкой, ведь она, может быть, даже унаследовала от матери слабые легкие. Генрих близко нагнулся к Ларошфуко и, содрогаясь, спросил: - Значит, дело только в легких? Последовало долгое молчание. Наконец вместо ответа дворянин пожал плечами. - Кто подозревает яд? - спросил Генрих. - Только наши друзья? - Еще больше подозревают другие, ибо они знают, на что люди там способны. Генрих сказал: - Я предпочитаю не знать. Иначе мне пришлось бы только ненавидеть и преследовать. А слишком большая ненависть лишает сил. У него всегда было такое чувство, что жить важнее, чем мстить, и тот, кто действует, смотрит вперед, а не назад, на дорогих покойников. Однако оставались его сыновние обязанности, из-за них он сдерживал себя и, ожидая подкрепления, день за днем сидел в Шонее, хотя и рвался отсюда. Его гугеноты на конях стекались к нему со всех сторон, да и сам он высылал им навстречу проводников, чтобы те показывали дорогу. Ему хотелось явиться в Париж с большими силами, как того требовала Жанна. Он успел передать и ее последние распоряжения своему наместнику в королевстве Беарн. Когда письмо было дописано. Генрих заметил, что не подчеркнул в ее поручениях того, что касалось духовной жизни, а ведь матери она была дороже всего! Сын только подивился - как мог он совершенно забыть о религии? - и сделал необходимую приписку. Гонец, принесший ему весть о смерти королевы и о крайне подозрительных обстоятельствах, при которых она произошла, потратил четверо суток на путь из Парижа. Генрих же ехал из Шонея в Пуату три недели. Когда Генрих встретил его, тот совсем изнемогал. Генрих делал привалы, останавливался для ночевок, принимал пополнения, пил вино и смеялся. Да, смеялся. Истомившиеся гугеноты дивились, въезжая в его лагерь; а он махал руками, приветствуя их, и шутил на их южном наречии. |
