— На все воля Фоса… — Пришел и черед Доменция пробормотать эти слова.

— Но сейчас Сабрац меня не очень беспокоит, — продолжил Маниакис. — Пока я не устранил Генесия, прямое столкновение с Царем Царей мне не грозит. — Он покачал головой:

— Странно об этом говорить, но Генесий, помимо всего прочего, сейчас служит буфером между Сабрацем и мной…

Расстегнув кожаный кошель на поясе, он покопался в нем и выудил золотой с изображением Генесия. У нынешнего правителя Видессии было треугольное лицо, широкое у лба и узкое у подбородка, длинный нос и козлиная бородка. Во всяком случае, так он выглядел на монете. Маниакис никогда не встречал человека, изображенного на этом кусочке золота, но верил, что портрет отвечает действительности, — на золотых монетах, отчеканенных при Ликинии, лицо было совсем другим.

— Он выглядит не так уж отвратно. — Маниакис позволил монете скользнуть обратно в кошель. — По крайней мере, внешне. Если бы в его голове имелась хоть одна извилина… — Он вздохнул. — Но ее там нет. Он правит, опираясь на шпионов и убийц, а этого недостаточно. Люди боятся его, ненавидят и не хотят исполнять его распоряжений, даже когда конкретный приказ не так уж плох.

— Его следовало свергнуть давным-давно, — прорычал Фракс.

— Вне всякого сомнения, — отозвался Маниакис. — Но ведь не одни солдаты радовались, увидев голову Ликиния на острие копья. Ликинии обложил крестьян, торговцев и ремесленников непомерными налогами, заставив их оплачивать свои войны, поэтому Генесий получил такую поддержку, которой иначе ему было бы не видать, как своих ушей. А когда люди начали понимать, что он собой представляет, он с такой жестокостью подавил первые несколько мятежей, что заставил всякого дважды и трижды подумать, прежде чем решиться на восстание.

— Кроме того, всякому понятно, что, когда видессийцы идут войной на видессийцев, в выигрыше оказывается один Шарбараз, — добавил Доменций.

— Хотелось бы верить. — Маниакис поджал губы. — Надеюсь, люди действительно думают так сейчас и будут думать впредь. Но как вы знаете, я васпураканец по крови и отчасти по воспитанию, а потому иногда могу взглянуть на Видессию со стороны. И с моей точки зрения, я не хочу задеть вас, подавляющее большинство видессийцев сперва думают о себе, потом о своей родне и своих единомышленниках, а уж совсем потом, если больше не о чем думать, об империи.

— Видит Господь наш, благой и премудрый, как мне хотелось бы, чтобы ты ошибался, величайший, — сказал Фракс, — но, боюсь, ты прав. Полтора столетия назад императрица родила близнецов, двух сыновей, ни один из которых не захотел признать себя младшим. Оба не мыслили себя без алых сапог. И разразилась гражданская война, разорвавшая империю на части.

— Да они едва не угробили империю! — яростно проговорил Маниакис. — Они были так заняты своей междуусобицей, что опустошили приграничные крепости, позволив полчищам хаморов хлынуть на наши земли! И эти два корыстолюбивых идиота даже брали кочевников в наемники, чтобы пополнить свои войска!

Доменций метнул на Маниакиса лукавый взгляд:

— Как? Что я слышу, величайший! Неужели васпураканцы никогда не вели междуусобных войн? Почему же тогда страна принцев ныне поделена между Видессией и Макураном?

— А вот и нет! — возразил Фракс. — Спасибо Генесию. Он совершил столько грубейших ошибок, что теперь всей страной принцев единолично правит Шарбараз!

— Конечно, у нас были междуусобные войны, — сказал Маниакис.