Анна не ослабляла хватки с того момента, как быстро и умело увела его из дома Гертруды после появления Тима. Вышло так, что большую часть пути до деревни им пришлось пройти пешком, ведя велосипеды за руль, поскольку Граф, трижды упав, признался, что не умеет ездить на велосипеде, а если когда и умел, то забыл, как это делается. Как наслаждалась Анна, испытывая чистейшую, сладчайшую эгоистичную радость, которая убивала в ней в тот момент всякое сострадание к боли спутника. Она поднимала блестевшее от пота лицо к слепящему свидетелю — солнцу и беззвучно смеялась. А какое удовольствие было завтракать в поезде! Граф позволил ей заниматься устройством их возвращения в Лондон. Она таскала его за собой, крепко держа за рукав пальто. Ей хотелось целовать этот рукав, который ее пальцы нежно трогали и гладили.

Едва она очутилась дома, как к ней вернулись тревога и дикий страх утраты. Что в действительности произошло? Получил ли Тим прощение, заняв прежнее место в сердце Гертруды? Или те пылкие объятия были всего лишь прелюдией к ссоре и новому расставанию? Что, если эта пара никогда не угомонится? Конечно, Анна, не медля, перевезла все свои вещи с Ибери-стрит обратно в свою квартиру. И постоянно звонила, пока радостный голос Гертруды не вызвал в ней такой же радости. Она помчалась к подруге. Гертруда сияла. Она тут же поинтересовалась, виделась ли Анна с Графом, выразила надежду, что с ним все в порядке, и сказала, что пригласила его к ним на коктейль. Поблагодарила Анну за быстрое, тактичное исчезновение. Со смехом слушала рассказ Анны, как они с Графом добирались до деревни. Тим с лукавой улыбкой тихо входил и выходил из гостиной. Она по-прежнему чувствовала неприязнь к нему, но вынуждена была признать, что, похоже, эти двое любят друг друга. Они смущались, как дети, и было ясно, что Гертруда абсолютно, совершенно без ума от него. Присутствие Тима, сознание, что он принадлежит ей, заставляло Гертруду лепетать от удовольствия. Она выглядела помолодевшей на несколько лет. Анна была удовлетворена.

Анна продолжала свое молчаливое бдение, с пристальной безмолвной нежностью следя за Питером. Насколько она знала, он не появлялся на Ибери-стрит с возвращения Гертруды. Она допускала, что он получил неопределенное приглашение. Гертруда и Анну небрежно приглашала «заходить в любое время». Но Анна пока больше не навещала подругу. Ей хотелось еще насладиться той картиной Гертрудиного счастья, а еще ей требовались все ее время и энергия, чтобы сосредоточиться на Питере. Иной заботы у нее в этот период не было. Она прекратила попытки найти работу. Она получила прекрасное письмо от чикагских кларисс, которое на миг наполнило ее чувством ностальгии по жизни, посвященной служению Богу. Но время ушло, сейчас ей было не до кларисс. Она отвечала вежливым отказом на приглашения Джанет, Мозеса, Манфреда, Сильвии Викс (с которой познакомилась), католических священников, обществ и инициатив, англиканского епископа. Когда она была не с Питером, то одиноко бродила по улицам или сидела дома, читая романы. Дочитала «Эдинбургскую темницу», которую привезла с собой из Франции. Теперь она читала «Войну и мир».

Анна ждала. Она ощущала себя игроком, который, имея на руках все козыри и являясь хозяином положения, знает, что должен предельно сконцентрироваться, чтобы выиграть. Она вела свою игру изо дня в день, каждое утро спрашивая себя, не пришла ли пора объявить о своей любви. Но благоразумно откладывала признание. Она чувствовала, что тем самым ничего не теряет, тогда как поспешность могла испугать или отвратить жертву. Кроме того, ей хотелось видеть, как сердце Питера постепенно обращается к ней, чтобы он сам добивался ее. Он уже пришел к ней в том смысле, что воспринимал ее неравнодушие к себе как само собой разумеющееся.