В самом центре, в самом сердце самого перенаселенного города Африки Шарко обрел наконец душевный покой. Почувствовал, что в целом мире нет, кроме него, никого. Здесь ему открылась вся двойственность египетской столицы.
Он рассчитался с водителем – совершенно невероятным типом, битком набитым анекдотами, – и позвонил Леклерку, чтобы рассказать о том, что удалось узнать к этому часу. А в ответ услышал о смерти старика‑реставратора и о краже бобины. Во Франции дело двигалось явно быстрее, чем тут, правда, совсем не в том направлении, в каком ему хотелось бы. Следствие принимало апокалипсический масштаб, трупы множились, а тайна становилась только глубже.
У церкви Святой Варвары его ждала Нахед, весьма элегантная в тонком плиссированном платье пастельных оттенков. Наверное, из льна. Молодая женщина вроде бы сильно накрасила глаза, на плечи ее, словно накидка, спускался платок из легкой ткани. Шарко подошел и спросил, указывая на церковь:
– Именно об этом «сердце города» вы говорили тогда в машине?
– А такое сердце вам нравится?
– Оно меня удивляет…
Нахед улыбнулась, открыв великолепные зубы. Шарко должен был признать, что любой мужчина жаждал бы заблудиться с нею в лабиринтах Каира, и сам он в этот вечер не составляет исключения.
– Каждый квартал Каира – это спокойный городок со своими традициями, со своими законами. Мне бы хотелось, чтобы вы это понимали. – Она застенчиво, будто собиралась молиться, сложила руки. – Моя машина стоит чуть подальше. И у меня уже есть то, что вам нужно.
– Адрес Абд эль‑Ааля?
– Махмуд жил один, но почти рядом с братом – на другом конце улицы Талаат‑Харб. Брата зовут Атеф Абд эль‑Ааль, и у него прежний адрес.
– Талаат‑Харб… Мы вроде бы именно там должны были встретиться с Лебреном?
– Точно. Талаат‑Харб – улица, сохранившая атмосферу Прекрасной эпохи, она вся пропитана историей и ностальгией. Ваш каирский коллега наверняка хотел, чтобы вы запомнили это место. Я еще раз виделась с месье Лебреном после работы в комиссариате – так получилось, – и мне показалось, что ваш отказ с ним встретиться его не обидел.
– Тем лучше. Спасибо опять.
Они разговаривали, идя вдоль коптского кладбища. Нахед рассказала об отце – журналисте из газетенки «Каир», который лишился ноги и стал инвалидом в результате столкновения коптов с мусульманами в 1981 году. Мать переводчицы, француженка, родилась во Франции и жила в Париже, пока не решила отправиться с миссией в доминиканскую общину Каира. Тогда‑то родители Нахед и познакомились. Она появилась на свет в довольно скромном районе города и никогда в жизни не выезжала из Египта. Ходила в школу с углубленным изучением французского. Когда поступила в университет – собственно, мечта о нем и привела ее в такую школу, – выяснилось, что тамошние профессора полуграмотны и говорят по‑французски куда хуже ее самой. В конце концов благодаря поддержке хозяина отцовской газеты, влиятельного египтянина, она поступила на работу в французское посольство, зарплата там маленькая, но место хорошее, грех жаловаться. Там работа честная (слово «честная» Нахед сильно подчеркнула), и пусть даже не удается совсем избежать бедности и невзгод, из которых никак не может выкарабкаться Египет, но у нее всего такого намного меньше, и это дает, по крайней мере, иллюзию благополучия.
Подошли к машине, настоящему «Пежо‑504», припаркованному на границе коптского Каира, рядом с мечетью Амра. Нахед предложила комиссару занять место рядом с водительским, и «пежо» двинулся вдоль правого берега Нила вверх по улице Курнееш. Вечерело. На минаретах отдаленных мечетей, на многопалубных лайнерах и скромных фелюгах зажигались огоньки. Люди прогуливались по набережной целыми семьями, покупали фуль медамес – желтые бобы, сбрызнутые лимоном. |