– Раньше в этих домах на улице Талаат жили сливки общества: крупные землевладельцы, высокопоставленные сановники, министры… – прошептала на ухо комиссару Нахед. – Эти кабинки служили им для хранения припасов, для стирки белья, а некоторые селили в них собак. После революции тысяча девятьсот пятьдесят второго года все переменилось. Теперь здесь обитают те, кто в прежние времена были слугами. Они и сдают эти кабинки беднякам.

Трудно поверить, что в самом центре столицы, на самой торговой ее улице люди живут в халупках меньше пяти квадратных метров! Нищета тут царит не на земле, не под землей – в метро, как в Париже, тут она разместилась на крышах. Нахед показала пальцем на человека, расположившегося в самой глубине террасы:

– Во‑о‑он он. – И к новоприбывшим сразу же обратились подозрительные взгляды.

Нахед и комиссар прошли мимо растянувшихся на матрасах мужчин с налитыми кровью глазами: одни разогревали опиум, скатывали из него шарики и клали их под язык, другие курили с помощью стареньких кальянов табак маассель, смешанный с анашой, – мимо играющих в домино или зубрящих уроки детей, мимо стряпающих женщин… Наконец они добрались до Атефа Абд эль‑Ааля, сидящего на плетеном стуле лицом к улице. Тот, кого они искали, оказался сорокапятилетним мужчиной с напомаженными, зачесанными назад волосами, одетым в костюм хорошего покроя и обутым в начищенные до блеска ботинки. Чашка с дымящимся чаем стояла на белокаменных перилах. Увидев подошедших к нему людей, Атеф не привстал, даже головы не наклонил, только бросил пару слов, которых Шарко не понял. Переводчица, обрисовывая ситуацию, разразилась в ответ длинной тирадой по‑арабски: сказала, что с ней пришел комиссар французской полиции и он хочет задать несколько вопросов о Махмуде и о деле, которое тот расследовал, потому что это старое дело имеет кое‑что общее с тем, которым комиссар занимается сейчас.

Атеф аккуратно сложил газету, положил ее на колени, оглядел Нахед с головы до ног и принялся медленно перебирать пальцами янтарные четки. Переводчице снова пришлось взять на себя посреднические функции:

– Он больше не хочет разговоров о брате.

– Скажите ему, что вплоть до последнего дня Махмуд расследовал дело об убийстве, которое произошло за четыре месяца до его смерти. Тогда убили трех девушек. Спросите его, знает ли он об этом хоть что‑нибудь.

Атеф помолчал, потом опять произнес несколько слов.

– Он хочет видеть ваше служебное удостоверение.

Шарко достал карточку, протянул Атефу, тот внимательно ее изучил, поводил пальцем по косой полоске цветов французского флага, вернул и только тогда заговорил снова.

– Он говорит, что его брат был очень скрытным и никогда не рассказывал о своих расследованиях. Именно поэтому он и не подозревал, что Махмуд был связан с экстремистскими кругами.

Шарко побродил взглядом по городским огням. Воздух наконец очистился, и египтяне вновь возвращались к своим улицам, к своим корням, вновь обретали покой своих мечетей и церквей.

– Приносил ли домой Махмуд с работы какие‑нибудь бумаги, связанные со следствием? Вы жили рядом, видели ли вы, чтобы он работал в своей квартире?

– Он говорит, что нет.

– Знаете ли вы Хасана Нуреддина? Он к вам уже приходил?

– Пока нет… То, как Атеф отвечает, свидетельствует, мне кажется, о полной его неосведомленности.

Полицейский аналитик вынул из кармана фотографию одной из жертв и показал ее египтянину. Нахед, поняв, что Шарко, пока она ходила за водой для него, стащил‑таки снимок в комиссариате, бросила на парижанина гневный взгляд.

– А это? – буркнул француз. – Об этом вы тоже ничего не знаете? Только не говорите, что брат никогда не показывал вам лица этой девушки!

Атеф, поджав губы, отвел свои медовые глаза, встал и толкнул комиссара в грудь.