Бастиан Цах, Маттиас Бауэр. Morbus Dei. ЗарождениеMorbus Dei – 1
Бастиан Цах – Моему отцу Маттиас Бауэр – Моим родным: Мони и Хане
Пролог
Чернила впитались в пергамент, и точка в конце предложения стала расползаться. Пишущий спешно промокнул излишки куском материи, после чего откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Несколько свечей едва освещали убогую комнату, в которой сидел старый летописец. Лишь тревожные тени в беспрерывном танце скользили по грубо оштукатуренным стенам. – Gratia. Можешь идти. Сгорбленная фигура напротив летописца поднялась, закуталась в грубую рясу и спешно удалилась из комнаты. Тяжелая дощатая дверь закрылась на замок. Погруженный в раздумья, летописец отпил красного вина из бокала и уставился в полумрак. Долго ли он еще сможет записывать эти тайные знания? Долго ли еще их будут терпеть? Он положил перо рядом с чернильницей и посмотрел на последние страницы. Текст на латыни то и дело перемежался рисунками. Обезображенные лица, руки, зубы – все внушало ужас. На этих листах были запечатлены различные стадии заболевания… Чем ближе к началу, тем менее выраженными становились признаки. Старик задумчиво покачал головой и вновь взялся за перо. Едва он обмакнул его в чернила, как за массивной дверью что-то прогрохотало. Рука замерла над чернильницей. Послышались обрывки брошенных фраз, где-то заплакали женщины и дети. Затем донесся многоголосый рев; с каждой секундой он становился громче. Этот момент все-таки настал. Летописец закрыл глаза и тяжело вздохнул. Все оказалось напрасным – сбылись худшие его опасения. Он вернулся к последней странице и поставил дату: Ноябрь 1647 года от Рождества Христова. Затем положил перо рядом с горкой из натекшего воска и закрыл книгу в искусном кожаном переплете. Так, как было прежде, уже никогда не будет. Старик это знал. Послышался грохот шагов, дверь с треском распахнулась. Порыв холодного воздуха задул все свечи.
Adventus
I
Иоганн Лист повалился лицом в грязь. Из рассеченной брови сочилась кровь, смешиваясь с глинистой водой. В голове пульсировала боль. Происходящее воспринималось словно сквозь плотную пелену: завывающий ненастный ветер, дождь, приближающиеся шаги… Затем все стало расплываться. Иоганн закрыл глаза… Иоганн внял своему внутреннему голосу – ибо привык ему доверять – и с трудом перевернулся на спину. Крестьянин стоял над ним в отсветах молний, едва различимый сквозь стену дождя. Он наклонился ближе, и тогда Иоганн разглядел его лисье лицо. Этот человек приютил его на несколько дней в своем доме, а потом так предательски напал… При мысли об этом Лист исполнился ярости. Он уперся ладонями в грязь и с трудом приподнялся. Крестьянин ухмыльнулся. И на Иоганна обрушился град ударов. Его окутала тьма… Крестьянин склонился над своей жертвой и принялся методично обшаривать карманы, при этом то и дело поглядывая на застывшее лицо, выискивая на нем малейшие признаки жизни. Вдруг он замер – в кармане брюк лежало что-то продолговатое. Это был нож, и не какой-нибудь: серебряные вставки и безупречный клинок говорили о том, что для владельца он значил больше, чем просто инструмент. – Это я, пожалуй, заберу… – восторженно прошептал крестьянин. – Не заберешь. Грабитель повернулся на голос, но было уже поздно. Не успел он опомниться, как Иоганн схватил его за запястье и вывернул руку. Крестьянин вскрикнул от боли и выронил нож в грязь. Лист ударил противника ногой в живот, тот повалился на спину и застонал. Воспользовавшись передышкой, Иоганн зашарил по грязи в поисках ножа. |
