— Трудно, но стою.

— Ну, смотри!

Леокадия вошла в зал заседаний и… увидела Куприянова. После новогодней ночи она впервые встретила его.

Алексей Михайлович сидел справа у окна и подавал ей знаки: мол, идите сюда, есть свободное место.

Когда Леокадия пробралась к нему, лицо Куприянова показалось ей старше, чем тогда у Альзиных, и очень усталым.

— Пропавшая грамота! — радуясь, пожал он ее руку. — Честное слово, я даже соскучился.

— И я, — невольно вырвалось у Леокадии.

Может быть, надо было смолчать, ответить неопределеннее? Но она просто не могла и не хотела хитрить с ним, кокетничать или говорить неправду даже в пустяке. Да и к чему это, если она действительно рада встрече?

После доклада на трибуну взошел какой-то страшно нудный оратор с фамилией, никак ему не подходящей, — Зайко.

Куприянов достал блокнот и написал: «По-моему, лучше товарища назвать Зайцескуков».

Леокадия взяла из рук Алексея Михайловича блокнот и вписала: «Или Зайценскук». Они поочередно стали придумывать фамилии выступавшему, называя его Зайчевским, Зайцешвили, Зайчуком, Зайштейном, Заюшечкиным, Зайкинидзе и, наконец, Амир-оглы-Зайчевым.

Но выступлению, несмотря на постукивание председательствующего ручкой о графин, не было видно конца. Тогда Куприянов, взял областную газету и, разыскав на ее последней странице объявление «Завтра в кино и театрах», ткнул пальцем в название «Сказка о потерянном времени».

Леокадии показалась, что председательствующий смотрит на них осуждающе, и она провела карандашом по названиям двух других картин:

«Тишина». «Вызываем огонь на себя».

Он нашел «Свет далекой звезды» и посмотрел на Юрасову незаметно для нее: ему казалось, он знает ее давным-давно, даже эту прядку над неяркой угловатой бровью. Леокадию Алексеевну не назовешь красивой, хорошенькой, в толпе, наверно, она даже неприметна. Но вот стоит с ней заговорить, стоит ей улыбнуться…

После новогоднего вечера он часто думал о ней, вспоминал квартиру Альзиных, ночные улицы Пятиморска, свои перчатки на маленьких руках Леокадии.

…Она подняла голову, немного печально чему-то улыбнулась. Улыбка началась в глазах, мягким отсветом залила щеки и потом затрепетала на губах. И столько в ней было обаяния, что он не смог сразу отвести глаза. А Леокадия покраснела, нахмурилась и начала внимательно слушать оратора. Разговор становился интересным: обещали помочь интернату и рабочие с комбината и заведующая гороно — молодая женщина с энергичным лицом.

Позже, придя домой, Леокадия с грустью подумала, что опять, наверно, несколько месяцев не увидит Куприянова.

И все-таки эти часы, проведенные сегодня рядом, были продолжением новогодних, были часами, принадлежащими теперь им обоим.

Но тут же Леокадия строго сказала себе, что нет, вела она себя все же легкомысленно и Куприянов вправе думать о ней плохо.

Отец встретил Леокадию ликующий и праздничный: из Воениздата ему прислали авторский экземпляр «Записок партизана».

— Ты посмотри, все до слова оставили…

За последний год отец стал еще сутулее, щеки его совсем ввалились, волосы поредели.

— Поздравляю!

Она поцеловала его в щеку, как в детстве, громко чмокнув, и с тоской подумала, что вот мама не дожила… И он, наверное, подумал об этом же, потому что торопливо ушел в свою комнату.

Из кухни явился Севка, пробасил покровительственно:

— Ужинать будешь?

Он много выше сестры, рыжий мысок на голове все же сумел смирить водой и полотенцем, зализал вверх долготерпением.

— Обедать буду, — отвечает она.