Изменить размер шрифта - +
Анатолий не разрешал себе ничего лишнего, был искренен, прост, даже беззащитен перед грубостью других.

Ей все время хотелось видеть его, делиться с ним своими радостями и горестями. А вот ушла и бродит сейчас одна…

Она успела полюбить этот город, доверчиво прильнувший к морю, его улицы с громкими названиями — Фестивальная, Гоголевская… Улицы только рождались, стояли первые дома, а на стенах, едва поднявшихся из земли, уже были выписаны метровые цифры — количество будущих квартир.

На веревках, протянутых во дворах, развевались разноцветные платья, белые паруса простынь. В окнах теплились светляки абажуров. Вот дом напротив общежития. Утром, когда она уходила на работу, строители только начали покрывать его белым шифером, а сей час дом уже светил новой крышей.

Верой иногда овладевала тоска по домашнему уюту, по маме. «Нам внушали в школе, — думала она, — уважай старших. Хорошо! Ну, а если этот старший похотлив и нечестен, как отчим, или безволен, слеп, как мама? Нет, нет, маму я все равно люблю! И если понадоблюсь…»

На крыльце общежития сумерничали девчата, вели очередной диспут. Вера села на порожек, прислушалась.

— Я считаю, что девушка не должна первой объясняться в любви, — веско сказала высокая, плечистая Надя Свирь.

— Ерунда! Представления прошлого столетия! — категорически отвергла эту точку зрения маленькая Аллочка Звонарева и подтолкнула на переносицу огромные выпуклые очки. — Почему я не имею права бороться за свое счастье? Догонять его? Что же, сидеть и покорно ждать, когда тебя изволят выбрать? Нет! Я могу сказать о своем чувстве и не уронить достоинства.

Волосы Звонаревой казались сейчас темно-бронзовыми, а вся она походила на какую-то воинственную взъерошенную пичужку.

— В теории у нас все хорошо получается, — посмотрела на Аллу сверху вниз Надя. В вечерних сумерках ее профиль еще более напоминал классический профиль эллинок: линию лба легко продолжал прямой нос. Только великоватый подбородок несколько огрублял лицо. — А вот на практике вся рассудительность порой идет под откос…

«Это верно, — подумала Вера. — Разве не слишком легко вошел Анатолий в мое сердце? Что знаю я о нем, о его жизни? А тянусь к нему всей душой, и, кажется, позови — пойду за ним на край света».

Ей стало страшно от этой мысли: «Да что это я на самом деле?.. Совсем теряю голову… Ведь видела, во что превратилась мама, когда встретила своего Жоржа…»

Но здесь же Вера с негодованием отбросила это сравнение — деликатный, чуткий Анатолий нисколько не походил на отчима.

Небо вдали за бугром посветлело, и снизу, из балки, вынырнули два огненных глаза. Мимо общежития, на секунду заглушив голоса, прогромыхала машина. Розовощекая Анжела Саблина спросила:

— Девочки, а можно полюбить женатика?

— Вали, чего с ним цацкаться! — тряхнув черными патлами, хохотнула Зинка.

Анжелу нисколько не смутила эта реплика, и она продолжала допытываться:

— А как узнать, настоящее у тебя чувство или только показалось?

— Лакмусовой бумажкой, — усмехнувшись, по-матерински снисходительно ответила Надя и строго посмотрела на Зину Чичкину. — Ты все опошляешь!

— Поехала! — недовольно огрызнулась Чичкина.

— Нет, серьезно, — настаивала Анжела. — И потом, если любимый обманет, можно ему прощать?

Неизвестно, что ответила бы Надя, но из-за угла показались Потап и Стась. На Потапе кургузый хлопчатобумажный костюм. Панарин выглядит сегодня роскошно — в свитере всех цветов радуги. Девчата разом завизжали: «Нельзя, нельзя!» — будто кто-то приоткрыл дверь в занятую ими душевую.

Быстрый переход