Но скоро Анатолий сделал неприятнейшее открытие — труд паркетчика-то нелегкий. Часами лазай на корточках, — вдыхай запах мастики. Да одна натирочная машина «Малютка» чего стоит — потаскай ее! Кроме того, Самсоныч решительно возражал против «левых» приработков и был требователен.

Нет, видно, следует поискать иную работу.

И снова он подумал о Вере: «Хорошая она, чистая… Такую нельзя обидеть…»

По селектору Альзин вызвал начальника производственно-технического отдела Платона Яковлевича Гаранжина.

Гаранжин, с лицом усталого Мефистофеля, в это время звонил на бетонный завод.

— Черт возьми, — сильно картавя, кричал он в трубку, — почему вы не присылаете бетон?!

Гаранжин во всем старается подражать Григорию Захаровичу — чертыхается, курит трубку, говорит так же, как Альзин: «В каждом вопросе должна быть логика». Но все это у Платона Яковлевича смахивает на игру: ругается он совсем мирно, курит не затягиваясь, что же касается логики, то и она его нередко подводит.

Кабинет Альзина Гаранжин пересек быстрой походкой человека, спешащего на службу, а опустившись в кресло у стола Григория Захаровича, с готовностью посмотрел на него.

— Предупреждаю вас, Платон Яковлевич, — с металлической хрипотцой в голосе сказал Альзин, и правая бровь его сердито поползла вверх, — если вы не будете через каждые три часа докладывать мне, как идут дела на ТЭЦ, я отстраню вас от ее пуска.

Будущая начальница центральной заводской лаборатории Валентина Ивановна Чаругина, сидящая сейчас в кресле напротив Гаранжина, посмотрела на него сочувственно.

Затрещал телефон, Альзин взял трубку.

— Да? Прочитал ваш смутно-финансовый расчет. Что за политика «ни мира, ни войны»? Должен быть не беллетристический разговор, а разговор цифр, и плана. Да! На бумагу надо отвечать бумагой, а вы — эмоциями. Не все бумаги вредны, и полезна не только та, в которую мы заворачиваем селедку. Поняли? Ну вот, хорошо. Нет, нет, нужна не пожарная команда, а плановая. Завтра в девять тридцать жду ко мне.

Альзин нажал кнопку селектора.

— Я вас слушаю, Григорий Захарович, — произнес юношеский голос.

— Вы сделали выставку безобразий?

Селектор молчал.

— Чувствую по затянувшейся паузе, что нет… А я сегодня утром видел в главном корпусе заржавленные фланцы и грязный вентиль на полу. Где? Найдите сами. На то вы инженер по технике безопасности будущего комбината, чтобы все видеть и знать. А над выставкой сделайте надпись: «Кто виноват в безобразиях?» И призыв — не допускать их. Все!

Повернувшись к Валентине Ивановне, Григорий Захарович показал на целый набор антигриппозных средств на своем столе.

— Чем лучше лечиться на ходу?

Валентине Ивановне лет тридцать, лицо у нее узкое, тонкогубое волосы невьющиеся, но есть в ней что-то вызывающее симпатию при первом же взгляде. Может быть, серьезность спокойных, приветливых глаз?

Она всматривается в «аптечку»: ментоловые пастилки, агрофен, пирамеин… Что ни посоветуй, этот человек все равно не будет щадить себя, потому что убежден, что болеть не имеет права, и просто не умеет болеть!

Позвонили из совнархоза.

— Привет, Иван Иванович! Привет! — обрадованно закричал Альзин. — Что у вас там — всеобщий диабет?

— Почему? — недоуменно проурчал голос в трубке.

В живых, умных глазах Альзина заплясали смешинки, губа едва заметно дрогнула.

— Как — почему? Вы строите сахарные заводы, а нас забыли! — воскликнул он. — То, что вы нам присылаете, нас не устраивает ни в какой мере.