А в кибитке Булата убивалась в ревности Тувак. Выплакалась до последней слезинки, все подушки отсырели: не могла смириться гордая девушка, что Кеймир предпочел ей другую. Сколько ни старалась Нязик-эдже разубедить Тувак, что не женой ее пальван к себе в кибитку ввел, а добычей на хивинский базар, — девушка и слушать не хотела. Пробовал и сам батрак встретиться с Тувак, поговорить, но девушка пряталась от него: так велика была ее обида.

Вскоре вернулся с Красной косы Булат-хан. Проводил караван с русским офицером в Хиву и вернулся. Кият-ага на Челекен заезжать не стал. Предупредил Булат-хана, чтобы ждал гостей — приедут сватами. Наказал Кият, чтобы челекенский хан место для жилья подыскал. К зиме Кият обещал поселиться на острове, да заняться торговлей. Расписал челекенцу, какую выгоду и богатство может принести торговля с русскими. Пообещал хану: будешь, Булат, вторым человеком на острове. Только надо той поскорее справить.

По приезде Булат-хан позвал к себе Нязик. Стал спрашивать: какие новости на острове, не случилось ли какой беды без него. Нязик, всхлипывая, начала объяснять:

— Беда, мой хан... Дочь твоя извелась, вся высохла — веточкой селина стала. Плачет днем и ночью...

— Кто же ее обидел? — встревоженно спросил хан.

— Кеймир обидел... В набег ходили — рейятку привез...

— Рейятку говоришь? — обрадовался Булат. — Так, так... Ну, рассказывай, рассказывай — какая она, благословил ли их мулла Каиб?

— Ай, что ты говоришь, мой хан! — всплеснула руками Нязик. — Какое там благословение! Кеймир и не думает с ней жить. В Хиву увезти хочет, во дворец хана. А Тувак плачет, не верит таким слухам.

— Вон, оказывается, какие тут дела, — насторожился Булат и спросил: — И ты, Нязик-бай, значит, разубеждаешь дочь. Обещаешь, что выдадим ее за батрака. Так? — Так, мой хан! — воскликнула Нязик. — Именно так!

— Нет, не бывать такому! — взревел Булат-хан. — Ту-вак будет женой Кията! Понятно я сказал?

Нязик-эдже хотела было что-то ответить, но услышав такое, — замолчала и долго сидела с открытым ртом. Не ожидала она такого удара. Наконец, придя в себя, выговорила удрученно, подавленно:

— Старый он, Кият-то... Что он будет делать с ней? Бедняжка...

— Не нам об этом гадать,— заворчал Булат. — Не твоего ума дело — определять: стар или молод. У тебя теперь другая забота. Иди, скажи Тувак такие слова, чтобы болезнь ее как рукой сняло... Иди, Нязик...

Старшая жена хана в этот день долго бродила по острову. Делала вид, что приглядывает, как женщины гребенчук рубят, а сама думала, думала, что же сказать Тувак. Счастья, только счастья она желала девушке. И не поворачивался язык у нее сказать слова черные. Уж лучше пусть другие скажут, — решила она и подошла к женщинам:

— Ох, горе мне, горе... Мы-то с ханом так надеялись на него, на Кеймира. Думал хан его своим помощником сделать. Дочь хотел ему отдать, а он рейятку привез. Клял, уверял всех, что держит ее, как собаку у двери, а оказалось — вместе с ней спит на одной кошме. Ой, горе, горе... Опозорил он нас с ханом, а еще больше обидел Тувак... Вы уж помогите мне утешить мою дочь. Скажите ей, что батрак загрязнился рейяткой, тело ее голое руками берет... Найдем для Тувак мужа достойного...

Женщины охали, вздыхали, ругали Кеймира самыми злыми словами и жалели Тувак. Иное дело — была бы она у него четвертой. А то первой женой он рейятку сделал! Не насмешка ли это?!

Слух змеёю пополз по острову. Не только в ряду Булат-хана, но и в других кибитках, что разброшены за Чохраком, заговорили о Кеймире-батраке и его пленнице.