Жаль, что Эдик оказался таким воспитанным и не разогнал своих друзей к чертовой матери!

Может быть, тогда Ладке удалось бы с чувством, с толком, с расстановкой поговорить с одним из них. С тем, который последний час только и делал, что издевался над близнецами. А на нее не обращал никакого внимания.

Если не считать прочно обосновавшейся на Ладкиной талии крепкой ладони. Но это было не внимание, а так… что-то вроде таблички «частная собственность».

И все. Больше ничего.

Поэтому она никак не могла сосредоточиться, и все его бурные объяснения пропустила мимо ушей. Впрочем, и объяснял-то он не для нее, а для братьев. Только когда подоспел Эдик с невестой, и рассказ пошел по пятому кругу, Ладка кое-что начала понимать. И уставилась во все глаза на Глафиру, с которой ее перепутали, и впала в окончательную, совсем уж беспросветную тоску.

Натуральная блондинка Глафира была красавицей. С пышными локонами, ослепительной улыбкой, безупречными ногами в безупречном же гладко-золотистом загаре. И костюм на ней был не в пример Ладкиному сарафану.

Нет, перепутать их могли только такие кретины, как Степка с Сенькой!

— Ты что? — вдруг шепнули ей в ухо, и Ладка вздрогнула и стала сердито стаскивать с себя руку Артема.

— Ничего, — прошипела она, — пусти!

— Почему?

— Потому!

Все было ясно. Да, теперь-то уж точно ясно!

Он не собирался участвовать в похищении, но его вынудили. Вот от злости он взял да и переспал с Ладкой. То есть, не переспал, а… в общем-то и неважно, как это называть! Факт остается фактом.

Хотя, конечно, причины могут быть и другими, не только злость. Жара, допустим. Хронический недосып. Или, скажем, внезапное помутнение рассудка на почве недоедания. Говорил же он, что не успел позавтракать! А после она ему поесть не дала. А потом, наверное, кусок в горло не лез. Шутка ли! Он же был уверен, что переспал… или как там?.. с невестой лучшего друга.

То-то в беспомощной ярости тряс кулаками!

А выяснилось, что она — не Глафира, а совсем даже наоборот — Олимпиада.

Глафира вон какая!

Не сбивайся с мысли, приказала себе Ладка. Значит, все выяснилось, и что теперь?

Теперь он хохочет освобожденно, изредка заглядывает ей в глаза, будто убеждаясь каждый раз, что она — не Глафира, нет. Слава Богу, обошлось. Можно будет рассказывать внукам, как однажды они с друзьями повеселились! Ну просто очень прикольная история получилась!

Сказать по правде, Ладка не знала, почему так злится.

Он не обращает на нее внимания, он занят разглядыванием настоящей Глафиры и разговорами с друзьями. И что с того? Кто-то обещал тебе, что будет иначе? Что после безумия, охватившего вас на берегу, он развернет яхту на сто восемьдесят и помчится к ближайшему загсу?!

Не было ничего подобного.

И ужасно было ощущать себя кем-то вроде лица из массовки, которое случайно камера взяла крупным планом, а потом этот кусок взяли да и вырезали!

Решили, что лишнее это. Ни к чему.

Правда, гонорар выплатили. В виде огромной ручищи у нее на талии. Мало тебе, что ли?

За столом он тоже не разговаривал с ней, а все трескал селедку, урчал над мясом, то и дело добавлял сметану и отвратительно чавкал.

Она не ушла только потому, что должна была ему сказать, насколько это отвратительно.

Но так и не сказала. Зато после обеда вдруг взялась вместе со всеми скакать в гостиной под «Битлз». А Степан с Сенькой настаивали, что это и есть марш Мендельсона.

— Нам достался второй этаж, — сообщил таинственным шепотом Артем, схватив ее сзади под мышки, — представляешь?

— Нет. Не представляю. — Ей жутко надоели его непонятные высказывания, и сам он надоел, и почему до сих она не вернулась в гостиницу, в свой шикарный люкс, было загадкой.