Я внимательно слежу за ним. Я его преследую. Он олицетворяет собой всё, что мне глубоко омерзительно, что я считаю в высшей степени безнравственным, и если мне удастся положить конец его деяниям, я буду считать это венцом моей карьеры. Тем не менее, добраться до него я не могу. Иногда мне кажется, что ему известен каждый мой шаг, что он играет со мной в кошки-мышки. Кларенс Деверо действует с крайней осторожностью, скрывается под чужой личиной. Он не подставляется, не подвергает себя опасности. Он готовит преступление, скажем, ограбление банка, разбой, убийство, разрабатывает детали, собирает шайку исполнителей, забирает себе добычу… но сам к месту преступления даже не приближается. Он остаётся невидимкой. Впрочем, у него есть одна черта, которая, надеюсь, однажды позволит мне взять его под стражу. Говорят, ему свойственно странное психологическое состояние, называемое агорафобией — это жуткая боязнь открытого пространства. Он всегда остаётся в помещении и путешествует только в крытом экипаже.

Это не всё. Наши усилия позволили нам выйти на след трёх человек, которые знают, кто он, и которые наверняка на него работали, это его ближайшие приспешники и телохранители. Они во всём ему сопутствовали, все трое — закоренелые преступники. Двое из них — братья, Эдгар и Лиланд Мортлейки. Третий начинал по мелочи, был так называемым «платочным вором», но потом дорос до медвежатника и взломщика. Этого зовут Скотчи Лавелль.

— Что вам мешает их арестовать?

— Арестовывали, несколько раз. Все трое отмотали сроки в «Синг-Синге», но в последние годы вели себя тихо и не нарывались. Они сейчас респектабельные бизнесмены, и ничего на них у нас нет. Арестовывать их сейчас нет смысла. Полиция не раз их допрашивала, но нет силы, которая заставит их «расколоться». Это новая порода гангстеров, и в агентстве Пинкертона их опасаются больше всего. Они плевать хотели на закон. Себя они ставят выше закона.

— Вы с ними встречались?

— Я видел всех троих на некотором удалении через двустороннее зеркало. Я всегда считал, что знакомиться с ними лично незачем. Деверо прячет от меня своё лицо, и будет только справедливо, если я отвечу взаимностью. — Мимо нас прошла фрау Штайлер и положила в камин ещё одно бревно, хотя в ресторане и без того было жарко, как в сауне. Я дождался её ухода и приступил к последней части моего рассказа. — Два года мы безуспешно выслеживали Кларенса Деверо. Но несколько месяцев назад удача нам улыбнулась. Одного из моих молодых следователей звали Джонатан Пилгрим.

— Это имя мне известно, — пробормотал Джонс.

— Когда мы познакомились, ему было лет двадцать, этот полный энтузиазма вполне порядочный парень напомнил мне себя в его возрасте. Замечательный малый, приехал к нам с запада. Он отлично играл на виолончели, играл и в крикет. Однажды я видел, как он катал шары в Блумингдейлском парке. В девятнадцать лет он ходил по техасским равнинам за лошадиным табуном, довелось поработать и на ранчо, и на горных приисках… даже на речном судёнышке. Он влился в нашу нью-йоркскую команду и, действуя самостоятельно, умудрился выйти на Лиланда Мортлейка. Скажем так, старший из двух братьев питал слабость к видным парням, а Джонатан, с его соломенными волосами и горящими голубыми глазами, к таковым, несомненно, относился. Он стал секретарём Мортлейка и везде его сопровождал. Они вместе садились обедать. Вместе ходили в театр и в оперу, вместе толклись в барах. Так вот, в январе Мортлейк заявил, что перебирается в Лондон и хочет взять Джонатана с собой.

Нам предоставлялась великолепная возможность. Наш агент попадал непосредственно в шайку! Джонатан никогда не встречался с Деверо лично — как жаль, решить нашу задачу было куда бы проще, — но у него был доступ почти ко всей почте Мортлейка.