Алаис все сильнее уставала, и все чаще думала, что все сделала вовремя. Еще бы месяц-другой, и она не смогла бы так активно действовать. Энергия, которая била фонтаном в первые месяцы беременности, теперь ушла куда-то вглубь. Алаис иногда напоминала себе нефтяную скважину. Сначала-то нефть бьет фонтаном, а вот потом…

Насосы, трубопроводы и куча нефтяников. И то иногда извлечь горючую жидкость не получается.

Все чаще хотелось свернуться калачиком где-нибудь на уютном диване, укрыться пледом, подтянуть к себе под бок большую теплую кошку, а лучше двоих сразу, для мурчательности, и листать интересную книгу.

Все же правильно она сделала, что сбежала.

Алаис ни на минуту не жалела о своем поступке. Пока она не родит, пока ребенку хотя бы год не исполнится – все остальное не ее дело!

Пусть в Карнавоне начнется тайфун, ураган, наводнение, пусть королеву Сенаорита приложат по голове фамильным портретом, пусть 'любимого' мужа прикопают под кактусом и выпьют в честь знаменательного события текилы – Алаис это не касается! Ее сейчас волнует собственное состояние, 'рыбеныш' внутри и душевное спокойствие.

Оставалось написать письмецо кузине Ланисии, чтобы та не волновалась. Конечно, без указания обратного адреса.

Можно бы и не писать, но это был кусочек жизни еще той Алаис, и Таня чувствовала себя обязанной поддерживать эти отношения. Не так уж у девочки много было близких. Пусть знают, что она жива и не волнуются. А обратные письма ей ни к чему. Не нужны.

Лизетта обещала отправить письмо знакомым в Лаис, с голубиной почтой. Быстро долетит, жаль, много написать не получится. А, много и не надо.

Хотя и интересно иногда становится.

Что-то там поделывает господин Таламир? И убрался ли с Маритани Маркус Эфрон? Успокоился ли Эфрон-старший, или по-прежнему питает необоснованные надежды?

Но расспрашивать совершенно не хотелось.

И наводить справки, и выслушивать новости из дальних краев – ни к чему.

Она живет в Лемарне, в Атрее все спокойно, а остальное – неважно. Авось, и без нее разберутся. Как-нибудь.

Не напрасно Алаис вспоминала своего супруга.

А уж он-то ее как вспоминал!

Можно сказать – мечтал о встрече! Ежедневно, ежечасно, в подробностях и красках, представляя, что скажет, что сделает, что оторвет супруге в первую очередь, во вторую очередь…

Таламир отлично знал, что супруга жива. Иначе на побережье Карнавона уже было бы не шагнуть. Цунами, ураганы, шторма…

Сейчас море тоже было беспокойным, но все же не так. Хуже другое – начали появляться воронки водоворотов, все чаще и чаще, все сильнее и сильнее.

Кому-то удавалось выплыть, а чьи-то лодки и корабли разбивались в щепки.

В море видели стаи косаток. И люди говорили, что рыбы плакали. *

* автор в курсе, что косатка – млекопитающее. А вот жители того мира также не в курсе. В море – значит, рыба. Прим. авт.

И все чаще за спиной у Таламира раздавался шепоток. Все хуже и хуже становились слухи.

Вначале говорили, что жена от него сбежала.

Потом – что он ее заточил в тюрьму.

А дальше… Сплетни, ах, такие сплетни…

Рассказывали и что королева приревновала Алаис к любовнику, и что последнюю из Карнавонов заточили где-то во дворце, чтобы получить от нее наследников, и что женщину держат в тюрьме, и что ее просто отравили, чтобы не пыталась вернуть себе власть…

И неизменным рефреном звучало в слухах одно и то же.

'Все Таламир виноват, если бы не он…'

Ант бесился, ругался, пытался уехать обратно в столицу, но письмо от ее величества содержало четкий приказ – оставаться в Карнавоне. И спустя два месяца после бегства жены, Таламир, озверев от безделья и сплетен, собрав отряд, принялся пощипывать земли Эфрона.