– Это просто безобразие какое-то! – произнесла она, пытаясь придать голосу шутливый тон, и хлопнула ладонью по поверхности воды, добравшейся нам уже до пояса. – Будто нас заливают соседи, а мы спокойно стоим и не жалуемся в домоуправление. Нас будут спасать или нет?

«Нас заливают соседи»… Ирина всегда старательно подчеркивала свою независимость, ни намеком, ни полунамеком не высказывая своих представлений о нашей совместной жизни. И все же изредка она допускала маленькие нечаянные ошибки, которые коварно прятались где-то на приземленном, бытовом уровне, и тогда я понимал, что свой дом она представляет только со мной. И в нем, в этом сказочном, уютном и счастливом доме, нас заливают соседи, мы делаем ремонт, спорим и ругаемся из-за цвета ковролина и обоев, придумываем рецепты развратных блюд и мечтаем о хорошей звукоизоляции в спальне…

О чем она подумала, когда я крепко обнял ее? Переиграла бы свою жизнь, если бы это было возможно? Отпустила бы мою руку, если бы узнала, что несколько лет я буду вести ее в никуда?

Я целовал ее мокрые губы, щеки, глаза. Она прерывисто дышала – вода уже леденила ее грудь, не давала сделать полный вздох. Потом откинула голову назад, и мокрые волосы хлестнули меня по лицу.

– Кирилл… Кирилл… Мне страшно!

Схватила мое лицо, мысленно вымаливая у меня, ее верного и единственного бога, спасение. Приближение смерти было ужасным. Невозможно было поверить в ту бесконечную черноту, которая неотвратимо и неслышно надвигалась на нас; сознание отказывалось принимать истину, что через несколько минут нас не станет – нас, воплощающих в себе целый мир, где было столько солнца, столько света, и тихой веры, и скрытой надежды, и океан облачно-нежных, небесно-высоких чувств… Почему это все очень скоро будет захлебываться, корчиться в агонии от удушья и в конце концов исчезнет здесь, в этом тесном мрачном трюме, заполненном грязной маслянистой водой? Почему?

– Перед смертью люди почему-то всегда говорят глупости… – отрывисто шептала Ирина, расцарапывая мне лицо. Мы оба тяжело и часто дышали. Нам не хватало воздуха. – И я, дура, тоже… Скажи, а я тебе нравилась? Так, чтобы до головокружения, до восторга… Нет-нет, не говори! Это так пошло и смешно!! Я не хочу, не хочу умирать, Кирилл! Это слишком рано… Нет, нет!

Она расплакалась – сильно, громко, навзрыд. Я, зажмурив глаза, глотал слезы.

– Так хочется, – всхлипывая, говорила Ирина, – сказать очень важное… самое важное в жизни… Но зачем? Мы же все равно не запомним эти слова! Мы совсем скоро будем плавать тут – холодные, равнодушные, без чувств и мыслей… будем стукаться головами, как два бревна, и не появится уже желания обнять друг друга, поцеловать… Не пойму, как это все может куда-то деться! Не пойму!! Не пойму!!

Она хотела прижать руки к груди, к тому месту, где еще жили ее чувства, но помешала вода, плеснула вверх холодным плевком нам в лица. Ирину трясло. Она уже с трудом говорила, и губы не слушались ее. Я изо всех сил сжимал ее, чтобы потом, когда придет смерть, мои руки закоченели и уже не разжимались. Тогда мы не будем похожи на два бревна.

Я почувствовал, что она становится на цыпочки – уровень воды приближался к ее подбородку.

– Когда… когда я умру, – прошептала она, – ты, пожалуйста, не смотри на меня, мертвую. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой… Отвернись, ладно? Отвернись же! Отвернись!

Стоит ли ждать? – проносилось у меня в голове. Смерть от удушья мучительна. Об этом надо было подумать раньше, подыскать кусочек острой жести, которым можно было бы перерезать вены. Но как раньше можно было думать о смерти? Мы надеялись, мы верили…

В воде Ирина была невесомой.