|
Я в детстве переболел воспалением легких и после долго кашлял. Бабушка, к которой меня родители отвезли на лето, в каких-то мудреных воспитательно-поучительных целях показала мне жившего за печкой сверчка и объяснила, что такого же сверчка, только маленького, я проглотил во сне и поэтому кашляю. Как только сверчок выскочит из моей груди, так я и перестану кашлять, а для этого нужно пить парное молоко с медом. Кашлять я действительно перестал, но сверчок остался. Он рос и учился вместе со мной, четко реагируя на всякого рода психологический дискомфорт. Он вытягивал лапки, расправлял крылышки и начинал зудеть, причем, как правило, именно в те моменты, когда надо было помолчать. Я стал с ним бороться, как только вырос из детских обид, но почти безуспешно.
В двадцать лет с приходом нового тренера я вылетел из городской футбольной команды, в которой отыграл четыре года и даже около месяца был капитаном. Какие-то влиятельные болельщики пытались меня куда-то перевести, но сверчок удачно выступил в военкомате, и я загремел в армию. Там я неплохо устроился главным футболистом дивизии, дослужился до сержанта и надеялся так же лихо отбегать второй год, восхищая офицерских жен. Но по стране «пошел процесс», и наш комполка решил создать карманный спецназ, сводную группу, подчиняющуюся непосредственно ему. Дивизия прикрывала горные заставы, мирное население было мирным, против кого спецназ, было не совсем ясно. Тем не менее недавно появившийся в полку старлей в зеленых пограничных погонах увел меня в сводную группу прямо с тренировки, когда я демонстрировал свой коронный удар-в-прыжке-пяткой-с-кувырком-вперёд. Мяч так и вонзился в «девятку», а я, вскочив на ноги, услышал: — Молодец, сержант! Попал! Идем со мной. Я не носил погон на футболке и удивился его попаданию. Мы пришли в каптерку, и там я узнал о своем зачислении в группу, список личного состава которой был уже утвержден командиром. Я вышел, гремя шипами, наклонился, запустил пальцы в гетры и достал «Приму». — Спортсмен, а куришь, — донеслось сзади укоризненно. — Тут закуришь… — ответил я, глядя с тоской на футбольное поле. — Ну, покури, покури… напоследок. Через неделю я бросил курить, как, впрочем, и весь наш взвод, за исключением Костика, которому пятнадцати-двадцатикилометровые броски были только в радость.
Подошёл мой трамвай. Я принял активное участие в посадке, за что был вознагражден местом. Ехать предстояло долго, скучно, к тому же сидя. Я закутался от недоброжелательных взглядов в одеяло воспоминаний.
Через двенадцать лет Костик разыскал в Питере меня, вдоволь нахлебавшегося слякоти, пыли и безработицы. — Виктор, к вам приятный молодой человек! — провозгласила моя хозяйка, претендующая на звание милейшей из старушек, сдающих комнаты. Я никого не ждал. То есть мне некого было ждать. Уволенный около года назад из армии, как говорится, без выходного пособия, когда до конца моего контракта оставалось каких-то два месяца, я поехал в Ленинград и там попытался найти Костика. Через неделю я бросил эту затею. Костик поменял адрес и растворился в огромном человеческом муравейнике. Кем я только не работал эти месяцы, тяжело и дешево. Не жизнь, не борьба, а какая-то глупая игра за существование. Вроде перетягивания каната — упираешься, трещишь, а воз и ныне там. Костик заполнил комнату своим огромным телом, запахом обалденного одеколона и искренней радостью. — Здорово, браток! Да здравствует 23 февраля! Мы оба посылали ребятам открытки к празднику, и кто-то передал Костику мой адрес. Развалясь на заднем сиденье шикарного «вольво», мы ехали куда-то за город и говорили, говорили, постоянно перебивая друг друга. — А помнишь?.. А помнишь?. |
