Она пощелкала пальчиками у него перед глазами.

— Отомри, лысик. У меня нога болит, подвернула нечаянно. И пить хочу.

Степан кивнул. Боком, осторожно, стараясь не помять рюкзак, он протиснулся мимо девушки и открыл дверь.

— Вода в кране, — сказал он. — Стаканы на полке.

— Я пью минеральную без газа, — брезгливо сказала девушка, но Степан ее уже не слушал. У него было дело, срочность которого трудно переоценить.

Поставив рюкзак на табуретку, он приоткрыл горлышко, просунул руку и пощупал шуршунчики. Славные, упругие.

— Эй, ты посмотришь мою ногу? — напомнила о себе настырная красавица. Нет, милая, сейчас не до тебя.

— Шуршунчики не терпят суеты, — пояснил Степан. Он выбрал наиболее бойких, ухватил в горсть и выдернул из рюкзака. С этого момента пошел отсчет.

Раз — промыть под краном. Два — положить в кан и залить раствором желчного камня черной квакши. Три, четыре, пять. Добавить сок трифолексии. Накрыть крышкой. Шесть, семь. Бросить горсть сушеных мушек…Девять — включить спиртовку и поставить плошку с маслом.

Красотуля маячит на периферии зрения и пытается что-то сказать. Некогда! Мушки растворяются ровно за три счета. «Сколько раз себе говорил — заранее включать и ставить», — с досадой подумал Степан. Одиннадцать, двенадцать, масло покрылось пузырьками. Успеваю! Вынуть шуршунчика, протереть салфеткой и в масло. Один посинел, выбросить. Четырнадцать, пятнадцать. Олег считает стихами, на стенку повесил, а Степану привычнее в цифрах. Девятнадцать, двадцать… Масло приняло характерный розовый цвет. Есть!

Степан собрал шумовкой тонкие пластинки готовых шуршунчиков, выложил их на лист мятника (просто так, для аромата) и понес в дальнюю комнату.

Олег не спал, глаза его сверкали в полумраке.

Степа сунул ему в рот первую пластинку и со всегдашним удовлетворением смотрел, как включается дыхание и розовеют щеки. Третий шуршунчик Олег взял сам.

— Далеко ходил? — спросил он, когда смог говорить.

— Не близко.

— Спасибо. А сам?

— Сейчас займусь. Не все сразу.

Степан вернулся на кухню и обмер. Девушка стояла у разверстого рюкзака, заглядывая внутрь. Дверь скрипнула, девушка обернулась.

— Что это? Ухо? — спросила она, глядя на Степана прозрачными голубыми глазами. Шуршунчик на ее ладони скукожился на свету, дернулся и обмяк.

Если бы Степан умел бить женщин, он бы ее ударил. Вместо этого он молча прыгнул вперед и вырвал рюкзак.

Действие ситэка кончилось внезапно. Степану показалось, будто на него обрушилось тяжелое осеннее небо Ликуса. В голове зашумело, свет стал тусклым, в нем замерцали черные искры. Сразу захотелось лечь и не двигаться, что было бы недопустимой роскошью. Есть дело, срочность которого…

Непослушными пальцами он вытащил трех еще живых шуршунчиков. Промыть, залить раствором. Включить спиртовку. Мелькнула мысль, что масло уже горячее, мушки не успеют раствориться. Степан заторопился, уронил пузырек с соком трифолексии. Спокойно, шуршунчики не терпят суеты. Главное — не сбиться со счета. Девять, десять. Все-таки масло горячее, чем нужно.

Поле зрения сузилось до размера плошки, в котором, подпрыгивая на кипящем масле, вращались шуршунчики. Шестнадцать, семнадцать… Кипение прекратилось, шуршунчики медленно опустились на дно.

Степан сначала не понял, в чем дело. Потом не поверил. Потом просто стоял, глядя, как остывающее масло безнадежно покрывается ядовитой фиолетовой пленкой.

Огонь спиртовки не горел.

Красотка нависала над ним, сердито махая изящным пальчиком. Ее золотистые волосы взлетали в такт жестам и ложились на плечи шелковистыми прядями.