Однако теперь сокол лишь обтек равнодушно взглядом крадущегося к сушильне-коптильне человека. Защищать его от все той же летучей нечисти, снова скапливавшейся где-то неподалеку (сокол хорошо чуял это) он больше не хотел и не мог. Не хотел потому хотя б, что человек не плыл сейчас вниз по Волге и не был ни в чем подобен пророкам-пустынникам или богу солнца Ра, мощно летевшему в красной ладье к великой и священной смерти по желтой и голубой реке. Наоборот: маленький кудреватый человечек от реки удалялся. Он крался к брошенной сушильне и крался, кажется, только затем, чтобы совершить нечто дурное, непоправимое. Человек кудреватый вполне мог — гадко, непростительно глупо! — лишиться вдруг души, дыханья, дыха. А раз так, то никакой помощи человек-обезьянка не заслуживал. Да и не мог сокол человека от других людей защитить! От гадкой, воздушной нечисти — да. От таких же двуногих, охочих до дыма и крови особей — нет.

Сокол и вылетел — это становилось ему ясней, ясней — совсем за другим…

28

Выстрел второй разодрал тишь пополам нежданно-негаданно.

Егерь как раз раздумывал, не заглянуть ли ему в сушильню, видневшуюся в километре ниже по берегу. В сушильню эту только что всунулся кто-то, напомнивший издалека Кольку Струмилова, известного в городе истребителя мелкого и крупного зверья, ватажившегося со всякой дрянью браконьера. Да, скорей всего, Колька это и был. Вот и яхта дружка его Семена болтается неподалеку. Егерь сделал даже два-три шага в сторону сушильни, но потом круто развернулся в сторону городка. Разворачиваясь, егерь краем глаза увидел сокола и, повинуясь скорей какому-то перенятому от зверья инстинкту, а вовсе не разуму, так на секунду (полуоборотом к леску, полуоборотом к окраине городка) и застыл. Этот-то полуоборот и сохранил жизнь егеря в неприкосновенности, в целости. Второй выстрел из “Сайги” предназначался, конечно, не соколу, предназначался самому егерю. Пуля чиркнула о камень близко, рядом. А раз так, то стреляли вовсе не запьянцовские ребята…

Егерь кинулся к реке. На полусогнутых он быстро добежал до небольшого берегового всхолмленья, в котором образовалась вымытая волжской водой узковатая, но и глубокая пещера. В пещере егерь думал отсидеться в случае, ежели его захотят достать прямо сейчас. Оружия с собой у егеря не было.

Однако в пещере он обнаружил трех бедолаг-бомжей и от тесноты душевной и телесной, а также от обиды на неудачное стечение обстоятельств сразу решился действовать по-иному.

— А ну, давай в город, братва! Есть для вас работенка!

— А не брешешь? — старший из бомжей опасливо глянул на егеря.

— Чего мне брехать? Я не пес. Люди мне в охотхозяйство нужны, люди! Ну? Егерь я! неужто не знаешь? Айда со мной в город! Пристрою вас к делу! Да небоись, я ведь вам не керженский наставник! Учить уму-разуму не буду!

— Может ты и не керженский наставник — а кержак. Это я точно вижу… — проворчал про себя старший из бомжей. — Вам, кержакам, только бы жрать отдельно, а винцо так вместе с нами хлестать будете…

Уже вместе, вчетвером, взобрались они на волжский высокий откос.

Дальше начинался город. Теперь он виднелся не одними лишь трубами, но и домками, школами, рекламными щитами, автобусными остановками, деревцами садов, деревьями уличных посадок.

Егерь шел впереди. Он шагал, чтобы отнять “Сайгу” у того, кто владеть ею был не должен, шел, чтобы разобраться и поставить точку в своих взаимоотношениях с одним местным шкуродером. И бомжи ему нужны были затем лишь, чтобы войти беспрепятственно в город. Цену этим спившимся и на все готовым существам он знал и на них всерьез не рассчитывал.

Егерь шел, и ему казалось: с каждым шагом все вокруг меняется! Меняются соотношения предметов и меняется сам ход вещей, сам уклад осуществления жизни в городке.