Тот, ухмыляясь в усы, восседал с таким видом, словно ему было наплевать на все — и на жандармов, и на весь окружающий мир. Произошло недоразумение, он уверен в благополучном исходе, а потому считает наиболее разумным спокойно и терпеливо ждать.

— Что я за человек — выяснится позднее, — сказал он. — Сейчас товарищам приказано доставить меня в прокуратуру, и они выполняют свой служебный долг. А кто я такой — до этого им нет никакого дела!

Жандармы остались довольны таким заявлением, и от предложенных извозчиком сигарет отказались.

Тогда Плешивый Мыстык закурил сам и, шумно выпустив дым, сказал:

— Что верно, то верно, да я не о том. Как говорится, о лапе, только не о гусиной… Разве ты не рассказал товарищам об истинной цели твоего приезда?

— А какая в этом необходимость? — спокойно произнес «ревизор».

— И ты еще спрашиваешь, дорогой?! — возмутился Плешивый Мыстык, а жандармам бросил через плечо: — Неужели вам не дали понять в Стамбуле, как надо вести себя с беем-эфенди?

Оба жандарма разом повернули головы.

— О чем это ты? — спросил тот, что сидел справа.

— Известно о чем: о том, чтобы заботились получше о бее-эфенди, потому как он выполняет ответственное государственное задание.

— Ничего мы не знаем, — с тревогой в голосе ответил другой жандарм.

Плешивый Мыстык собирался было пуститься в разглагольствования о том, для чего «бея-эфенди» задержали в Стамбуле, а потом под конвоем отправили сюда. Но его вовремя остановил арестант:

— Не надо пока об этом, дорогой!

Мыстык зажег потухшую сигарету и все-таки не выдержал, заговорил:

— Я здесь извозчиком давно, с того самого года, как в Измире Мустафа Кемаль-паша сбросил греков в море. Вожу пассажиров с каждого курьерского и почтового, правда, по выбору. Важную персону с одного взгляда определяю. Так и с тобой было, верно? — Плешивый с улыбкой посмотрел на «ревизора».

Тот загадочно улыбнулся, чем окончательно поверг в смятение жандармов, и повторил:

— Не надо об этом, дорогой Мыстык!

— Нет, надо! Пусть товарищи знают, кто ты на самом деле есть. Меня на мякине не проведешь. А народ — он темнота, во все верит!

Жандармы явно струхнули:

— Не взыщи, бей-эфенди!

— Прости нас!

«Ревизор» почувствовал, что пора произнести речь.

— Дети мои! — начал он. — Я весьма тронут вашей деликатностью, которую вы проявляли ко мне от самого Стамбула. Нет слов, чтобы выразить вам мою признательность. Однако… Я не могу не сказать об этом. Как посмели вы без соответствующего на то распоряжения снять с меня наручники? А ну, отвечайте!

— Вы, вы… — заикаясь, пролепетал один из жандармов.

— Ваше превосходительство, — поспешил ему на помощь другой. — Мы положились на вас, были уверены, что вы не сбежите…

— Допустим. Но вы не получили касательно меня никаких специальных указаний, а значит, сняв наручники, совершили преступление. Верно?

Жандармы приуныли. В самом деле, никаких особых указаний они не получали. И если извозчик сказал правду — будто они везут тайного государственного чиновника, — их подопечный не преминет доложить высокому начальству про историю с наручниками, а начальство, конечно, примет меры.

— Откуда мы могли знать, бей-эфенди… — взмолился один из жандармов.

— …что ваше превосходительство — высокопоставленный чиновник… — подхватил другой.