— Грузовик!

— Изволь?

— Я кончил бриться.

Перепоручив мыльную воду и грязный бритвенный прибор Грузовику, он обтирал шею и затылок ваткой, смоченной в спирте. Обильно брызгал на лицо лимонным одеколоном. Затем вылезал из своей шелковой пижамы, словно змея из старой шкуры.

— Грузовик!

— Изволь?

— Рубашку!

Брал из рук слуги рубашку. Надевал.

— Грузовик!

— Изволь?

— Галстук!

Брал галстук. Завязывал.

— Грузовик!

— Изволь?

— Брюки!

— Грузовик!

— Изволь?

— Пиджак!

— Грузовик!

— Изволь?

— Коврик!

Грузовик расстилал на полу шелковый, обшитый золотой бахромой молитвенный коврик. Бей-эфенди становился на колени, оборачивался лицом к Каабе, начинал намаз. Может, вы думаете, что его утренний намаз ограничивался четырьмя ракятами? Ничего подобного. Он состоял из четырнадцати, а иногда и из двадцати четырех ракятов.

Окончив намаз, бей-эфенди садился на пятки, воздевал ладони и со слезами на глазах обращался к небу с какой-то мольбой. Что-то грызло его, но что?

Как-то, не выдержав, я спросил:

— Послушай, Грузовик!

— Изволь?

— Отчего после намаза твой хозяин плачет?

— Почем я знаю?

— Он женат?

— Женат.

— Дети есть?

— Нету.

— А жена? Жена у него молодая?

Грузовик мне так и не сказал, молодая жена у его хозяина или нет. Впрочем, я не настаивал. По правде говоря, как и все остальные арестанты, я тоже был немного зол на этого странного человека: ни с кем словом не перемолвится, ни на кого не глядит, будто не люди вокруг него.

— Вот самодовольная скотина! — бранился Неджати.

— Синьор! — вторил ему Кости.

— Охотник на львов! — издевался Боби: ему от «превосходительства» не перепало ни куруша.

Целый день я только и слышал:

— Грузовик!

— Изволь?

До того мне это осточертело, что с утра пораньше я стал уходить в камеру к Неджати и Кости и возвращался поздно вечером, когда «превосходительство» уже спало или сидело на своем коврике в расшитой золотом тюбетейке и читало Коран. Не обращая на него внимания, я тут же заваливался на боковую.

Как-то, заснув по обыкновению мертвецким сном, я проснулся среди ночи. А может, даже под утро. «Превосходительство» о чем-то изволило шептаться с Грузовиком. Я глянул из-под одеяла: в руках у него была пачка фотографий.

— Тут мы сняты перед конторой в лесничестве!

— А ты где?

— Вот. Сапоги, сапоги на мне какие?

— Красивые…

— Еще бы! Шиты на заказ. В Стамбуле, на Бейоглу.

Следующая карточка.

— А тут мы вместе с Шадие… Эх, где те денечки!

Он вдруг пришел в себя.

— Грузовик!

— Изволь?

— Когда мы поженились, моей жене было четырнадцать…

Очевидно, Грузовик об этом знал; он понимающе покачал головой.

— Тогда мне шел сорок пятый, — продолжал бей-эфенди. — Теперь же ей девятнадцать, а мне уже пятьдесят.

Он поглядел слуге в лицо, словно силясь что-то на нем прочесть.