— Чиновник, наверное, — откликнулся его сообщник Кости.

— Подойду спрошу его самого! — решил Боби. Он подбежал к «его превосходительству» вразвалку, как раскормленный кот. Но тут же вернулся, видать не солоно хлебавши.

— Задирает нос, паршивец!

— Кто ж он, чиновник или заключенный?

— Почем я знаю! Дело у него, как у заключенного, а рявкнул на меня, как чиновник.

«Его превосходительство» — виски убелены сединой — прошел мимо, не удостоив нас даже взглядом.

Я сидел в одной из одиночных камер на верхнем этаже первого отделения действительно один и чувствовал себя неплохо. Расстелил постель у стены, головой к окну. Летом я немало долгих минут проводил по утрам у этого окна в ожидании того мига, когда из-за нежной голубизны гор, оттененной каймой темно-зеленых деревьев, медленно-медленно, будто нехотя, изволит явиться огромный, словно налитый кровью, солнечный диск. Кроваво-красное и темно-зеленое, сине-голубое и нежно-розовое — освежающий душу праздник!

Но в мире шла война! Вражеские самолеты могли в любой миг залить эту праздничную свежесть красок людской кровью, опалить огнем, огласить человеческими воплями. В Турции было объявлено «состояние пассивной обороны», введено затемнение. Если не миллионы, то по крайней мере тысячи людей проводили ночи без сна, зажав виски кулаками.

После прибытия новых арестантов в тюрьме пошли повальные обыски и проверки. Заключенные бродили по коридорам, как желтые тени, их провалившиеся глаза, их гнилостное дыхание наводили на мысли о смерти.

В мире шла война. И как напоминание о брошенных в поле трупах, бродили по тюрьме желтые босые ноги.

Ранним утром, как только открывались двери камер, в коридорах раздавался грохот подкованных железом сапог, арестанты, всполошенные свистками ошалевших от страха надзирателей, припадали к решеткам, выходившим во внутренний двор. Со всех этажей на бетонный прямоугольник двора глядели горящие глаза. А внизу шел бой не на жизнь, а на смерть. Изогнутые дугой тела, летящие, как стрелы, ножи. В сером пепле рассвета сверкали острые лезвия, чертили в воздухе кривые, жалили, подобно ядовитым змеям. Приближающийся грохот подкованных сапог, ошалелые свистки надзирателей и толпы заключенных за решетками…

У дерущихся лица искажены страхом смерти. Глаза лезут из орбит. Неожиданно брошенный нож, кто-то застигнут врасплох, чье-то тело, обливаясь кровью, грузно оседает на бетон…

Кончилась драка. Унесены убитые, раненые. А за решетками начинается спор.

— Кто бы мог подумать? С одного удара отдал концы!

— Выходит, слабак.

— Нашел слабака!

— Иначе не загнулся бы от одного удара!

— Поглядел бы я на тебя!

— Не обо мне речь…

Торговля гашишем, опиумом, завезенным новичками героином, который быстро пришелся по вкусу и старожилам, приняла широкий размах. Купля-продажа наркотиков подстегнула спрос на ножи, а торговля ножами участила драки, увеличила число убийств.

В мире шла война! Но и в тюрьме торговля оказалась чреватой схватками и смертями. Убивали, конечно, не самих торговцев. У них были сигареты, хлеб, гашиш, героин, опиум. А в обмен на эти товары нетрудно было сыскать охотников, готовых убить из-за угла кого угодно.

Наш «охотник на львов» не имел, однако, к этому никакого касательства. Надменный и невозмутимый, он жил своей собственной жизнью.

В мире шла война. В тюрьме свирепствовал голод. И арестанты убивали друг друга за полбуханки хлеба.

Прежде чем поселиться со мной, он сменил несколько камер. Очевидно, здесь ему понравилось, и он решил бросить якорь. Из прежней тюрьмы вместе с ним прибыл его человек.