Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, бра-дые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах и в кофточках – справа налево и слева направо.

Шли – по двое, по трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками – сумочки, хвостики меха, боа ; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли – на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.

И за ними за всеми – кареты, пролетки, ландо.

Дама, спрятав в огромную муфту лицо, пробежала из светом разъятого места – к квадратному головаку авто, приподняв свою юбку, плеснувшую шелком «дессу», а за ней пробежал господин, прижимаясь перчаткою к уху; шофер, обвисающий шкурой, вертел колесо; головак, завонявши бензином, вскричал.

Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушкою розовой, резал поток вороной белогривым своим рысаком, пролетая туда, где кончался Кузнецкий и где забледнели ослабшие светочи: в зеленоватое потуханье.

15

– Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот – не лгу: да и лгать-то – кому? Перед «богушкой» лгать?

Привскочила: мерцала глазами.

– Перед «богушкой» лгать не могу!

И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур.

– И все-таки все во мне лжется.

Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; как теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:

– Все лжется во мне – оттого, что русалочку я утопила: оттуда – сюда.

И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!), всунула в рот папироску:

– Вы этого не поймете, мой миленький!

Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:

– Оттуда – сюда.

Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:

– Ах, почем знаю я, – проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.

И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.

– Не понял: что значит оттуда? Дымок, облетающий, – стлался волокнами:

– Тело на мне как-то лжется, – и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.

Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.

Пепелушка слетела.

– Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь – нет?

Ощутил на руке ноготочек ее:

– Оцарапаю вас.

И – придвинулся; но отодвинулась; и – заиграла русальной косою.

– Сидите спокойно, вот так.

Вдруг повила головкою:

– Время, сплошной людоед, – поедом ест людей: неуютно!

– Откуда про это вы?

Глянула заревом глаз:

– Это мне рассказала русалочка.

Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот – интегральчик; вот – модуль… Откуда!

И он потянулся рукой за бумажкой.

– Вы что?

– Да бумажка.

Увидела, выхватила:

– Мне отдайте: мое.

– Погодите: тут почерк отца.

Перехватывал; но – оцарапала.

– Ай!

– Вы не суйтесь.

– Нет, как появилась бумажка? Лизаша слукавила:

– Сами оставили вы – в прошлый раз: из кармана упала… Ах, увалень!

Странно – опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у «богушки»? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась.