И, возлегши локтями на кресло, висок прилагал он к согнутому пальцу; насупясь, помалкивал, взористый и густобровый, бросаясь от дел, волновавших его, к иным мыслям, – каким-то своим; и отваливался отверделым лицом; поворачивал ухо, прислушивался; и со странными скосами глаз поднимался, на цыпочках шел к коридорной двери, чтобы высунуться на отчетливое потопатывание удалявшихся маленьких ножек.

Она проходила походкой своей лунатической.

Он же – вперялся, на ней разрастаясь глазами; и вновь возвращался, вздыхая, к столу; и бросался в сафьянное кресло; задумчиво в воздухе взвесивши руку, другою финифтевый перстень на пальце вертел: и соленый, и злой, – точно сам себе ставил вопрос:

– Что же далее?

Пальцы дрожавшей руки отвечали прерывистой дробью…

– Ну да… Тратата! Остается одно, остается одно… 184

Но взволнованный этим, ему самому еще страшным решеньем, он, топая, вскакивал: и – перетрепетом звякали искрени люстры.

22

С докладом шел строгий лакей в кабинет фон-Мандро.

– Кто?

– Какой-то…

Какой-то просунулся в двери взъерошкой, в широковоротном своем сюртуке долгополом, с широко расставленным носом: прекрасные комнаты; кресла и лоск; тут заметил – стоит плоскогрудая девочка и, распустивши юбчонки, такою плутовочкой кажет ему свои мелкие зубы и – делает

книксены.

Носом ей сделал кувырк он:

_ Мое вам почтенье-с!

Ногою о ногу тарахнул; с промашкой сказал:

– Как вас звать, говоря рационально?

– Лизашею.

Набок склонила головку.

– Лизашею?

– Да.

И – «пьниссимэ»  глазки.

– А смею спросить, – почему не Сосашею?

– Что? Передернуло.

– Вы, полагаю я, лижете что-нибудь?

Вспыхнула:

– Я ничего не лижу.

И проснулось дичливое что-то в глазах.

– Вот и кошечка лижет, – там, сливки… А Томочка – песик такой жил у нас – тот лизал у себя, в корне взять, под хвостом.

– Фи!

Как будто – клопа раздавили под носом:

– Вот глупости!

Но – баламутили с ним, балагурили с ним ее глазки.

– Вы сколько же лет, как…

– Шестнадцать…

– Нет, – я говорю: сколько лет, в корне взять, вы в «лизашах»?

– Вздор! Глазками смерила.

– Прежде вы были «сосашей», – свирепо отрявкал с подшарком, – мамашу сосали!

Юбчонкой вильнула презрительно: ну, и пускают же дрянь!

Тут и «богушка», – подобострастный, пленительный, – выскочил с видом таким нарочито простецким; ру. кою за руку схватившись, к груди прижимал две руки, свою голову набок склонив:

– Как я счастлив, профессор! Профессор?

Лизаша стояла с открывшимся ротиком:

– Вот он какой?

А «такой» повторил, пальцем тыкнув в Лизашу, а носом – в Мандро:

– Говорю вашей дочери, – нос свой на палец наставил и пальцу кивнул, – что – сосашей была; а потом уже кашку лизала.

И с грохотом маршировал вкруг Мандро: руки – за спину; нос – на Мандро; а Мандро из почтенья, сиреневый, сентиментальный – глядел по-совиному (томно и вишнево) – в светло-коричневой кафеолейной визитке и в вычищенных крембрюлейных штанах; галстук бледно-небесного цвета счернял ему волосы.

Точно окончил он курс костюмерии.