– Обращаю сих дщерей порока в истинную веру, – пояснил он, – Обе язычницы, лесбиянки, но сердца их отверзлись для восприятия добра.

Алеша подошел ближе, попытался поставить африканку на ноги, она тут же обвила его шею руками и ловко впилась в губы мокрым ртом. Алеша с силой ее оттолкнул.

– Ты их напоил! Как не стыдно – ведь по двести марок заплатил. Куда они теперь годятся?

Вдовкин ласково погладил перебравшуюся к нему чернявку по головке:

– Заберем их с собой, Алексей. Нечего им тут ошиваться. Это хорошие девушки, но ради пропитания они вынуждены торговать своим телом в этом вертепе, который ты называешь Цюрихом.

Девицы мирно дремали – белокурая в кресле, африканка, свернувшись клубочком, возле самодовольного Вдовкина, – но ни одна не выпустила из рук бутылку.

Алеша сходил к холодильнику. Вдовкин не терял времени даром: спиртного сильно поубавилось. В гостиной он включил телевизор и минут пятнадцать вглядывался в экран, где дергались в бешеном ритме, держась за микрофон, нечесаные молодые люди, и вообще все было так знакомо, что, судя по всему, вскоре должен был появиться Леня Голубков и объявить, что купил жене сапоги. Но вместо этого потянулось занудное действо с бесконечным хождением персонажей из комнаты в комнату. Алеша вернулся в спальню, где царило сонное царство. В живописных позах притихли девицы и мирно похрапывал Вдовкин с приклеенным к губе окурком. Алеша подхватил поудобнее блондинку и вместе с ее пожитками донес до входной двери. Она что-то щенячьи нежное лепетала ему в ухо. Он отворил дверь и выпихнул ее вон. Пошел за второй гостьей.

– Не дам! – сказал проснувшийся Вдовкин. – Это моя рабыня Изаура.

Еле-еле Алеша ее вырвал из цепких лап подельщика.

Изаура так и не очнулась, пока выкатывал ее в коридор.

Замкнув дверь на ключ, он вернулся к Вдовкину и отобрал у него зажигалку.

– Устроишь пожар, пьяная рожа, мне потом отдуваться.

Вдовкин выказал недовольство:

– Самодур ты, и больше никто. Может быть, даже коммунист. Зачем отнял Изауру, голубку? Это самое дорогое, что у меня было.

– Спи, Женя, завтра трудный день.

Ночью Алеше привиделось: Вдовкин крадется к холодильнику, и морда у него была, как у лагерного кума.

* * *

В банке управились быстро. Директор – мужчина лет пятидесяти с прилизанной внешностью, в строгом темном костюме, любезный, предупредительный (щелкнул "Ронсоном" перед сигаретой Вдовкина), но все же с какой-то туповатой отчаянностью во взгляде – принял их в просторном кабинете с плотно зашторенными окнами, угостил кофе с ликером и после довольно долгих объяснений Вдовкина задал лишь один вопрос: почему господа обратились в филиал, а не в центральное отделение "Корпорейшн Лимитед" в Женеве?

– Так нам удобнее, – перевел Вдовкин ответ шефа.

Директор изобразил на лице полное понимание и в свою очередь произнес небольшую речь. Все их требования были вполне приемлемыми, кроме одного: открытый на предъявителя счет не мог превышать определенной суммы, которую директор для наглядности начертал черным фломастером на фирменном бланке.

Сумма была со многими нулями и Алешу удовлетворила. Затем директор вручил ему конверт с заранее подготовленными бумагами и попросил расписаться на трех финансовых документах. Алеша пододвинул бланки Вдовкину, и тот их внимательно изучил.

– Все разумно, – сказал он. – Это не Одесса.

Директор нажал кнопку селектора, и пожилая секретарша внесла в кабинет поднос с тремя бокалами шампанского. С приятной улыбкой директор предложил тост:

– Ельцин, реформа, банзай!

– Гитлер – капут! – добавил Вдовкин. Все трое чокнулись и выпили.