|
И листьями стали средь листьев. – Вам папочка нравится? – Надя спросила. Японец, добряш, – просиял: – Оссень, оссень! Профессор Коробкин был идолом для Исси-Нисси; приехал устроить ему превосходное капище он; в этом капище видел Ивана Иваныча твердо на камне сидящим, на корточках, твердо литые два пальца поставившим перед литой, златой мордой: в халате златом! Азиат! Щебетливые скворчики вдруг обозначились: в кустиках: а сквозь орнамент суков прогрустило апрельское небо: в распёрушках белых.
8
Профессор схватил плоскополую шляпу и в шубу медвежью впихнулся (зачем не в пальто?) с рукавом перепродранным (что ж не подшили?): под руку подцапнул японца; из двери с ним выскочил взбочь; тартарыкнув по скользким ступенькам, почти что свалился с японцем на полупроталый ледок. Здесь опять отвлекусь рассужденьем. Касаются эти ученые, точно кубарики, пущенные пятилетним младенцем, под цоканье очень опасных копыт, – как-то зря: в заседаньях, на кафедрах, – рыба в воде: все движенья – ловки, своевременны, стильны, изящны: а здесь, средь прохожих, кубарики эти – нелепейше вертятся: только одно поврежденье – себе и другим. И еще скажу: вид знаменитых ученых на улице, если не тащит их слон на спине, – примененье предметов, полезнейших в сфере одной, – бесполезное к сфере, ну, скажем, гулянья: такой точно вид, как, опять-таки скажем, термометра, употребленного при ковырянии носа орудием расковы-рянья: термометр – сломается; нос – окровавится колким осколком стекла; ртуть – просыплется: ни – ковыряния носа, ни – температуры! А, впрочем, коль нос ковырять с осторожностью, можно, пожалуй, для этого взять и термометр. Можно с большой осторожностью, – даже с ученым пойти: прогуляться. Профессор тащил с горяченьем японца; бедняга едва поспевал; в его жестах была непонятная задержь: наверное, двигался так манекен. За забориком – издали – пели: Над крышами быстро летели сквозные раздымки: и вдруг просочилося солнце сияющим и крупнокапельным дождиком; и обозначился: мокрый булыжник. – Арбат-с! – По Арбату проехался Наполеон, да – бежал, чорт дери… – Мы Москву ему в нос подпалили! – показывал он на свое своеумие русского духа. Таким разгуляем шагал, молодяся всем видом. – Артур бы не сдали-с : изволите видеть, – тут Стес-сель … Один Кондратенко русак, да его разорвали гранатой… А то бы – он вас… – У нас тозе золдат: холосо… Но профессор нахмурился: не понимает японец! Последний поглядывал с задержью, мучаясь чем-то своим. Постояли под Гоголем: свесился носом; прошлись по Воздвиженке; тут, подмахнув рукавом (на нем задрань висела), профессор сказал с наслаждением: – Кремль-с! – Кремлевские стены… Не видя, что Нисси оливковым стал и давно уже пот отирал, он тащил его дальше: – Музей исторический: великолепное зданье! Японец чеснул загогулиной тросточки в Думу: – Не это-с, а – то-с… Не туда-с… Как же это вы, батюшка: это же – Дума: Музей исторический – то-с! Но японцу не нравился стиль: и профессор сердился: – Япошка! – Завидует! Был Исси-Нисси в Париже, в Берлине, в Нью-Йорке; готический стиль ему нравился: русский – не нравился. Встала слепительность, в синеполосую твердь: – Храм Спаситель ! Не видел он в местах умеренных поползновенье на что-то японца: – Зайдем? И – зашли. |
