Проходя мимо двери комнаты Милли, она услышала, что с ней разговаривает Руфи, и не стала заходить, а прошла прямо в свою комнату, разделась, сполоснула лицо холодной водой и села у окна.

Нужно было подумать, подумать о том, что она должна сделать. Однако ее мозг не хотел подчиняться и уносил ее назад, к тому мимолетному моменту, когда она в первый раз в жизни узнала, что такое настоящий поцелуй, мужские объятья, настоящая любовь. Это было самое чудесное чувство, и всего какой-то миг, потому что его тут же облили грязью. А потом эта драка. Роберт убил бы его. Оба потеряли голову от ярости, но Роберт пришел просто в неописуемое неистовство. Стал бы мужчина ее класса так драться из-за женщины? Да, Стенли подрался. Но нет, он ведь дрался вовсе не из-за нее, он дрался из-за того, что вообразил, будто она уронила его так называемую честь.

Она сидела, думала, и ей пришло в голову что в Роберте есть черты, которых она не знает. Он был человеком гордым, а прежде она не могла бы себе представить, что у людей из рабочего класса может быть гордость. Она вообще мало что представляла себе, она никогда не заглядывала дальше своего дома, не всматривалась в людей, живших и работавших в нем, ее мирок был очень узок и эгоцентричен… и она устала от него. О боже, как это верно, она давно уже безумно устала от него.

Роберт намеревается вступить в армию. Она может никогда больше не увидеть его, пройдет совсем немного времени, и он, как и тысячи других, будет лежать искалеченным трупом. О, господи, о чем она только думает?

Она встала и принялась ходить по комнате…

Около четырех часов в дверь раздался стук, и после того, как она сказала: «Войдите», к ее удивлению, в комнату вошел Стенли. Он держался очень натянуто, губы и скулы побелели, но он не был больше настроен агрессивно. Он стоял в середине комнаты, смотрел на нее и говорил:

— Я… Мне нужно уезжать. Я сегодня дежурю.

Ей вдруг захотелось игриво бросить: «Ну, ладно, не заставляй ее ждать», но она только отвернулась от него и снова уставилась в окно, подле которого сидела до его прихода.

— Послушай. — Он шагнул к ней. — Я… хотел сказать, что сожалею о происшедшем. Я понимаю… ну, что ты, наверное, чувствовала одиночество и забылась.

Она повернулась не вставая и воскликнула:

— Я не забывалась!

Он скрипнул зубами и проговорил:

— Тогда тебе должно быть еще более стыдно. — Было видно, что он все еще старается сдерживаться, потому что, ударяя рукой по руке, он продолжал: — Ты же знаешь, Агнес, что не можешь этого делать. Связаться с человеком не своего круга — просто гибельный шаг, и ты это знаешь. Если уж тебе невмоготу и ты должна немного погрешить, найдется сколько угодно ребят, которые только будут рады…

Он быстро отступил назад, когда она вскочила с диванчика и набросилась на него:

— Рады услужить мне, а? Ты это хочешь сказать, верно? Если это так, то почему же ты никого не приводил в дом и не выстраивал в ряд, чтобы мне было из кого выбирать? Ты когда-нибудь приводил сюда своих друзей? Ну, что ты, у тебя не было времени, у тебя дела где-то там, на стороне. Кстати, это прекрасная мысль, почему бы тебе не попросить миссис Лекомб присылать мне тех, кто ей не нужен? Я так понимаю, что сейчас модно пускать их по кругу, я имею в виду мужчин, поскольку выбор становится невелик, ведь лучшие на фронте или мертвы.

Они стояли и с нескрываемой враждебностью смотрели друг на друга, потом он глубоко вздохнул и сказал:

— С тобой бессмысленно говорить, во всяком случае когда ты в таком расположении духа.