В уборную заглядывали любопытные. Протиснувшись между ними, Римский постарался изобразить на лице улыбку, отчего оно сделалось кислым и злобным, и раскланялся с безмолвным магом, сидящим рядом с котом на диване. Рукопожатия не было. Длинный же и развязный, этот в изломанном пенсне, сам отрекомендовался финдиректору, назвав себя «ихний помощник». Это обстоятельство удивило финдиректора, и опять-таки неприятно: в контракте решительно не было ничего сказано ни о каких «помощниках».

Весьма принужденно и сухо Григорий Данилович осведомился у свалившегося на голову ему «помощника» о том, где аппаратура артиста.

— Наша аппаратура, драгоценный гражданин директор,— дребезжащим голосом охотно ответил помощник,— всегда при нас! Вот она! Эйн, цвей, дрей! — И, повертев перед глазами отшатнувшегося Григория Даниловича узловатыми пальцами, внезапно вытащил из-за уха у кота собственные Римского золотые часы с цепочкой, которые до этого были у финдиректора в жилетном кармане под застегнутым пиджаком и с продетой в петлю цепочкой.

Присутствующие ахнули, а заглядывающий в дверь гример одобрительно крякнул.

— Ваши часики? Прошу получить,— развязно улыбаясь, сказал длинный помощник и на грязной ладони подал растерянному Римскому, невольно ухватившемуся за живот, его часы.

Но кот отмочил штуку, оказавшуюся почище номера с чужими часами. Он неожиданно поднялся с дивана, на задних лапах подошел к подзеркальному столику, передней лапой вытащил пробку из графина, налил воды в стакан, выпил ее, водрузил пробку на место и гримировальной тряпкой вытер усы.

Тут никто даже и не ахнул, только рты раскрыли, и в дверях гример шепнул:

— Ай, класс!

Тут вторично и тревожно загремели звонки к началу последнего отделения, и все, возбужденные, предвкушающие интересный номер, повалили из коридора вон.

Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели, раздвигая полотнища, предстал перед публикой полный, веселый, как дитя, человек в помятом фраке и несвежем белье. И публика тотчас увидела, что перед нею, как и в первых двух отделениях, конферансье Жорж Бенгальский.

— Итак, граждане,— заговорил Бенгальский, улыбаясь младенческой улыбкой,— сейчас перед вами выступит… гм,— прервал Бенгальский сам себя,— я вижу, что количество публики к третьему отделению еще увеличилось? У нас сегодня половина города. Как-то на днях встречаю я приятеля и говорю ему: «Отчего не заходишь к нам? Вчера у нас была половина города». А он мне отвечает: «Я живу в другой половине».

Итак, сейчас выступает перед нами знаменитый иностранный артист мосье Воланд с сеансом черной магии. Ну, мы с вами понимаем, что никакой черной магии не существует, а просто маэстро Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, что и будет видно из самой интересной части его выступления, именно разоблачения этой техники. Итак, попросим мосье Воланда!

Произнеся всю эту ахинею, Жорж Бенгальский сцепил обе руки ладонь к ладони и стал приветственно махать ими в прорез занавеса, отчего тот и раздвинулся.

Выход мага с его длинным помощником и котом, выступившим из-за кулисы на задних лапах, очень понравился публике.

— Кресло мне,— негромко сказал Воланд, и в ту же секунду, неизвестно как и откуда, на сцене появилось кресло, в которое и сел замаскированный артист.

Сидя на полинявшей подушке, маг не спешил показывать что-нибудь публике, пораженной появлением кресла из воздуха.

— Скажи мне, любезный Фагот,— после некоторого молчания осведомился Воланд у клетчатого гаера, носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме «Коровьев»,— так вот это и есть московское народонаселение?

— Точно так, мессир,— почтительно ответил Фагот-Коровьев.