Но герцог вдруг с трепетом осознал, что перед ним сидит вовсе не ребенок, а восхитительная и соблазнительная женщина.

Он почувствовал неодолимое желание коснуться ее обнаженных рук, шеи, почувствовать под ладонью мягкую, бархатистую кожу, коснуться губами этих нежных губ….Это желание вызвало внезапную панику в его душе. Он резко одернул себя, запретив думать об этом.

Но он не мог не думать. Он знал, какими нежными и мягкими будут ее губы, ведь она так невинна и не изведала сладости поцелуев. И внезапно он ощутил ошеломившее его, почти нестерпимое желание стать первым мужчиной, отведавшим вкус этих нежных губ.

Трудно было бы представить себе что-нибудь более волнующее, чем тесные объятия, ответный трепет ее тела, пробуждение первого жара ее желаний. Он уже почти представил себе, как целует ее, осторожно касается губами ее волос, шеи, груди… Но герцог слишком хорошо понимал, что не имеет на нее никакого права. Он не должен, не смеет этого допустить!

Он убеждал себя, что было бы попросту бесчестно пытаться соблазнить ее вместо того, чтобы быть ее верным защитником, как он обещал. Неужели ему придется в первую очередь защищать ее от самого себя?

Но что еще хуже, Брокенхерст был почти уверен, что, если он только обнаружит перед ней свои чувства, она испугается и сбежит от него так же, как сбежала от сэра Мортимера. А этого он никак мог допустить. Чего бы ему это ни стоило, но он должен отвезти девушку туда, где она будет в безопасности. И, возможно, в безопасности он него самого, — подумал он с невольной горечью.

Неожиданно для себя он вдруг почувствовал, что не в силах справиться с охватившими его эмоциями. Чтобы хоть как-то привести в порядок свои чувства, он резко поднялся и подошел к окну— Прислонившись лбом к оконной раме, герцог выглянул в запущенный, заросший сад.

— Становится темно, Вэла, — глухо произнес он. — Пора идти спать. Завтра опять встанем на рассвете.

— Но мне так интересно разговаривать с вами, — возразила Вэла, не догадываясь, конечно, о той буре чувств, что бушевала сейчас в груди этого красивого, внешне совершенно холодного мужчины. — Я никогда не думала, что встречу человека, так много знающего о вещах, которые меня очень интересуют. Знаете, я первый раз разговариваю с мужчиной, который интересуется чем-то еще, кроме карт и лошадей.

— Вы обвиняли меня в том, что я циничен, — довольно резко отвечал герцог, — но думаю, что это можно сказать и о вас. Я просто уверен, что большинство мужчин интересуются в жизни гораздо более важными вещами, помимо тех, которые вы так яростно осуждаете.

— Я вовсе не осуждаю их, — возразила Вэла. — Просто говорить обо одном и том же — это все равно, что есть изо дня в день один и тот же пудинг, не пытаясь даже попробовать чего-нибудь еще.

— Ну что ж, тогда, поскольку я бы очень хотел, чтобы вы все же отправились сейчас спать, я буду говорить о том, что вам так скучно, — о лошадях.

— Но мне вовсе не будет скучно, если вы расскажете о Самсоне. Это самый великолепный конь, которого я когда-либо видела.

— А я, в свою очередь, могу лишь поздравить вас с тем, что вам принадлежит такое великолепное животное, как Меркурий, — сказал герцог. — Уверен, он очень много значит для вас.

— Вы правы. Он принадлежит мне с тех пор, как был жеребенком, и я очень люблю его.

То, как она это сказала, неожиданный свет любви в ее глазах заставил герцога вновь испытать острое желание поцеловать ее. И еще он вдруг, к своему изумлению, понял, что хочет услышать от нее, что больше всех на свете она любит его, Гревила Стэндона, герцога Брокенхерста.