— Доктор, — судорожно сжимая его руку, говорю я, — мы его найдем? Найдем, не правда ли?

— Найдем, конечно, найдем. Разве может быть иначе?

— Но что, если он ушел в лес, и… и… волки?..

— Волки его съели в июле месяце? Как же! — бурчит себе под нос Чахов.

Но вот выехали в поле.

— Где будем его искать здесь? — беспомощно разводит руками Витя.

— Надо позвать его, — предлагает Маня. И тотчас же раздается на разные голоса:

— Юрик! Юрочка! Юрок! Юренок! Где ты, крошечка? Отзовись.

— «Вись!» — вторит в лесу протяжное эхо.

А его нет, все нет, моего сокровища, моей радости, жизни…

Я мчусь, по пояс во ржи, безжалостно топча золотые колосья.

— Дитя мое! Мой мальчик! Сокровище мое! — звенит отчаяньем и безнадежностью мой голос.

А его нет, все еще нет. Я продолжаю метаться, путаясь в хлебах.

— Да усадите вы ее в таратайку, — замечает, теряя свое обычное спокойствие, Чахов. — Ведь она солнечный удар схватит.

Витя бежит ко мне растерянный и, несмотря на жару, мертвенно-бледный.

— Мне семнадцать лет, — говорит он, — но, если он не отыщется сейчас же, я, кажется, поседею в этот час.

Вскакиваем в таратайку и едем дальше.

У меня на месте сердца сплошная рана в груди. Во всю свою коротенькую двадцатипятилетнюю жизнь я не знала такого горя. Теперь чувствую ясно: в нем, в маленьком принце, вся моя жизнь, и без него мое собственное существование немыслимо, невозможно…

Чуть живая мчусь я дальше в обществе притихших товарищей. Въезжаем в широкую улицу с двумя рядами дач, оцепленных зеленью палисадников. У одной из них играет шарманка. Девочка с птичками раздает «счастье» желающим при посредстве черного дрозда, который выклевывает билетики длинным носом из ящика клетки. Вокруг толпятся дети. Две девочки, лет восьми и десяти, держат за руку третью, кудрявую, как кукла, в розовом платье.

— Стойте! — кричу я на всю дачную местность. — Стойте! Вот он, маленький принц!

ГЛАВА 7

Позднее, вечером, Чахов уверял меня, что он испугался за мой рассудок, когда я на ходу выпрыгнула из таратайки и метнулась в толпу. Шарманщик перестал вертеть ручку шарманки, птичка клевать билеты. Девочка, открыв рот, уставилась на меня испуганными глазами.

А я уже схватила на руки мое сокровище и прижимала к груди с сильно бьющимся сердцем, покрывая его личико, шею и ручонки градом крепких жгучих поцелуев, вся дрожа от острой радости встречи.

Он же, как ни в чем не бывало, обвив ручонки вокруг моей шеи, щедро вознаграждая меня своим лепетом за пережитые мучения, повторял бесконечное число раз:

— Мамоцка, там птичка… Хоцу такую.

— Ну, бутуз, не птичку, а березовой каши тебе надо за то, что ты нас так промаял, — вытирая обильно струившийся с лица пот, говорил Чахов.

Ах, все пережитое — волнение, страх, отчаяние — я готова простить за счастье держать в своих объятьях этого ребенка.

Не успела я еще как следует успокоиться от пережитого волнения, как уже новое горе свалилось на меня.

Вечером испуганная Матреша прибежала на сцену и, плача в голос, заявила, что Юренька очень болен, что он весь горит как в огне и даже бредит как будто.

Я с доктором Чаховым бросилась бегом домой, на «сумасшедший верх», где находился мой мальчик. Он, действительно, горел, и багрово-синие пятнышки слегка выступили на его теле и лице.

— Что? Корь? Скарлатина? Да говорите же, доктор.