Утром я снова очнулась и решила было, что все, что было, мне привиделось в бреду, настолько оно было невозможным. Рядом со мной не было ни Нубо, ни Эглы, и разве что комната была не моя, но это ничего не значило – так мне казалось. Я попыталась встать и чуть не напоролась на нож, так и зажатый в руке. На голове моей была шапка из толстой кожи с приклепанными бронзовыми пластинами, грудь закрывал короткий фракийский панцирь, заляпанный страшными пятнами. Я ничего не понимала. Доспехи были настолько тяжелы, что мне пришлось их снять – только тогда я смогла подняться, опираясь на стену. От ушей к глазам перекатывалась тошнотная вязкая волна. Я добралась до угла и там осквернила какой-то горшок. Стало немного легче. Я нашла среди разбросанных вещей чистый плащ, накинула его, какой-то тряпицей протерла лицо. Приоткрыла дверь. Холодным ветром в дом внесло горсть золы; сильно запахло горелым. Я вышла, пытаясь понять, где я и что я тут делаю, но этого города я не помнила и никогда в нем не была. Потом я услышала много шагов, посмотрела в ту сторону. Ко мне приближалось человек десять – кто-то в повседневной, кто-то в праздничной одежде; впереди шел священник и два стражника.

    – Я ее знаю! – закричал кто-то; голос показался мне знакомым, но, повторяю, в те дни я просто никого не узнавала. – Это его сестра! Уж она-то опознает!

    И меня, подхватив под руки, стражники то ли понесли, то ли поволокли куда-то, по лестнице вверх, по лестнице вниз, за поворот – и вдруг я оказалась на обширной площади, какой никогда не было в Иерушалайме, она была размером с весь этот город, края ее загибались к небу, и она была выложена красным обожженным кирпичом. Никакое число людей не могло бы заполнить ее, и потому люди стояли маленькими толпами, прижимаясь друг к другу, потому что иначе им было страшно. А посередине этой площади, страшно изломанный, лежал, раскинув руки и сложив по-детски ноги, неузнаваемый человек, все тело которого было кровавой корой, а волосы – спекшейся глиной. Глаза вытекли, носа не было, и не было губ. Наверное, ему выдернули бороду вместе с подбородком – там под сгустком крови виднелась кость. Я склонилась над ним, чтобы посмотреть на плечо, где, может быть, сохранилось белое незагорающее пятно, но былая муть качнулась у меня в голове, а перед глазами вдруг откуда ни возьмись выросла пылающая лиловая пятерня с загнутыми короткими когтистыми пальцами, и как бы я ни устремляла взгляд, она всегда оказывалась на пути, позволяя увидеть лишь то, что сбоку. Я, наверное, в первый миг шарахнулась от нее в испуге, потому что кругом завыли: «Узнала! Узнала!» Но я покачала головой и наклонилась еще ниже, и тут мне показалось, что этот человек еще жив.