Эссекс, слепой в ярости, взялся за эфес шпаги и вытащил бы ее, если бы не был немедленно схвачен. Когда его выводили, он кричал, что не потерпел бы такого оскорбления от самого Генри VIII. Никто и никогда не видел такой сцены между монархом и подданным.

Пенелопа, узнав об этом, поспешила ко мне. Мой брат Уильям вскоре тоже присоединился к нам.

Уильям был того мнения, что это — конец Эссекса, однако Пенелопа возражала.

— Она слишком любит его. Она простит. Куда он делся?

— Он поехал в деревню, — подсказал Кристофер.

— Ему стоит там оставаться, пока все не забудется, — сказал Уильям.

Я была всерьез встревожена и не представляла, чтобы такое оскорбление было прощено. Повернуться спиной к королеве — уже было непростительно, но вытащить шпагу — это могло расцениваться как измена. У него было много врагов.

Мы все сидели в горе, и не знаю, верила ли сама Пенелопа в свои успокоительные слова.

Все только и говорили, что о происшествии с Эссексом, пока не случилось событие большей важности. Лорд Берли, семидесяти восьми лет, умирал. Я слышала, что он позвал своих детей, благословил их и королеву и передал свое завещание стюарду. Затем он тихо отошел.

Когда об этом сказали королеве, она была безутешна. Она пошла в кабинет и плакала там, потом вспоминали, что ее глаза были в слезах. Ничья смерть со времени Лейстера не производила на нее столь сильного впечатления.

Он умер в своем доме в Стрэнде, тело его было отпето в Вестминстерском Аббатстве, а захоронено в Стэмфорд Бэрон. Приехал на похороны мрачный Эссекс, и все отметили, что он был в большом трауре. После он прибыл во дворец Лейстера, и мой брат Уильям был там с Кристофером и Маунтджоем.

Уильям сказал:

— Самое время тебе пойти к королеве и утешить ее. Она сломлена горем.

— Она злится на меня, — сказал Эссекс, — но и я — на нее.

Я вмешалась:

— Она оскорбила и меня, но если бы она завтра вызвала меня к себе, я бы с восторгом поехала. Молю, не будь глупцом, сын. Не стоит говорить о личных обидах, когда имеешь дело с монархом.

— Чем долее ты не являешься, тем жестче она будет с тобой, — предупредил Маунтджой.

— Она и не думает обо мне, — возразил Эссекс. — Я услышу о том, какой человек был Берли, что он никогда не злил ее, о том, что они могли иметь разные мнения, но он никогда не забывал, что он — подданный. Нет, у меня нет намерения ехать к ней, чтобы слушать панегирики по Берли.

Мы тщетно пытались уговорить его. Его упрямая гордыня стояла на своем. Она, сказал он, должна попросить его приехать, но он еще подумает.

Он никогда не мыслил реалистично, и я трепетала за него.

Маунтджой сказал, что королева скорбит о Берли и не думает об Эссексе. Она говорила о Берли как о своем «Духе», как она называла его, а также о том, что между двумя ее дорогими людьми было соперничество: между Лейстером и Берли.

— А теперь я не вынесу потери обоих, — сказала она и вновь заплакала.

Ее Глаза и ее Душа ушли от нее. Она говорила о добродетелях Берли: он был хороший муж и хороший отец. Он был мудр. Он продвигал своего сына Роберта — ее Маленького Эльфа, но не привел к ней своего старшего — теперь лорда Берли, зная, что у того не достанет мудрости служить королеве. Ах, как она горевала по ее дорогой, дорогой Душе.

Высказывания Эссекса становились все более и более неразумны. Мы все трепетали за него. Даже Пенелопа. Однако мы все были согласны с тем, что ему стоит попытаться примириться с королевой.

Такая возможность представилась, когда собрался Совет, и он, как член Совета, должен был появиться там.