— Нет? Кто ж бы ты был?

— Ты действительно хочешь это знать?

— Конечно, хочу.

— Хорошо. Я — твоя совесть!

В одну секунду я преисполнился радости и восторга. Я с рычанием бросился на эту тварь.

— Проклятая! Я сотни раз хотел, чтобы ты была осязаема и чтобы я мог раз навсегда свернуть тебе шею! О, я смертельно отомщу!..

Безумие! Молния мелькает не так скоро, как моя совесть. Она так внезапно отскочила в сторону, что пальцы мои схватили руками пустой воздух, а она уже сидела на верхушке книжного шкафа и насмешливо показывала мне нос. Я пустил в нее кочергой, но промахнулся. В слепой ярости я метался с места на место, хватая и швыряя в нее все, что попадалось под руку. Дождь книг, чернильниц, куски угля, затемняли воздух и безостановочно летели в человечка, но все напрасно. Проворная фигурка увертывалась от всякого удара, мало того, она разразилась насмешливым, торжествующим хохотом, когда я упал на стул совершенно измученный. Пока я пыхтел и сопел от усталости и возбуждения, совесть моя говорила следующую речь:

— Мой добрейший раб, ты замечательно глуп, нет, ты характерно глуп! Впрочем, ты всегда один и тот же, всегда осел! Иначе ты бы понял, если бы ты покушался на это убийство с тяжелой совестью и сокрушаемым сердцем, то я бы моментально впала в горячечное состояние… Безумный! Я могла бы весить целую тонну и не быть в состоянии подняться с пола, но вместо того тебе так не терпится убить меня, что совесть твоя легка, как пух! И вот я теперь здесь, ты меня достать не можешь. Я могу почти уважать обыкновенного дурака, но тебя, пфа!

Я бы все отдал, чтобы иметь тяжесть на сердце, чтобы поймать это существо и отнять у него жизнь, но не мог чувствовать этой тяжести из-за такого желания и не мог бы никогда раскаяться в нем. Я мог только тоскливо смотреть наверх, на своего господина, и приходить в отчаяние, что совесть моя не может быть тяжелой единственный раз в жизни, когда бы я желал этого. Мало по-помалу я начал задумываться над странными происшествиями этого часа и любознательность моя начала работать. Я искал в своем уме вопроса, на который бы мог мне ответить мой враг. Как раз в это время вошел один из моих мальчиков, оставив за собой дверь незакрытой, и воскликнул:

— Ба! Что такое тут делается? Шкаф весь избит…

Я подпрыгнул в страшной тревоге и крикнул:

— Уходи отсюда! Гурр! Скорей! Лети! Затворяй дверь! Скорей, а то совесть моя убежит!..

Дверь захлопнулась и я запер ее на ключ. Я взглянул наверх и до глубины души обрадовался, увидев, что моя повелительница все еще у меня в плену.

— Черт бы тебя побрал, — сказал я, — чуть-чуть я тебя не выпустил! Дети самые неосторожные создания! Но послушай, друг, мальчик как будто совсем не заметил тебя; как это так?

— Очень просто: я невидим для всех, кроме тебя.

Я с большим удовольствием мысленно записал эти сведения. Теперь я могу убить этого злодея, если представится к тому случай, и никто этого не узнает. Но это самое размышление так облегчило мне душу, что совесть моя едва могла усидеть на месте и ее тянуло к потолку, как игрушечный пузырь. Я сказал:

— Послушай, совесть, будем друзьями. Подержим некоторое время парламентерский флаг. Мне не терпится задать тебе несколько вопросов.

— Прекрасно. Начинай.

— Во-первых, почему ты прежде никогда не была для меня видима?

— Потому что ты прежде никогда не просил меня об этом, т. е. не просил в настоящей форме и в настоящем настроении. Сегодня ты был как раз в надлежащем настроении и когда ты призвал своего самого беспощадного врага, я явилась, потому что я именно и есть эта личность, хотя ты и не подозреваешь этого!

— Хорошо, так значит мое восклицание придало тебе плоть и кровь?

— Нет, оно только сделало меня видимым для тебя.