— Э-э, такие песенки тоже нужны, — Фи-Фи сидел на диване и игрался с котом, который не совсем доверчиво, но пришел все-таки к Филиппу на колени.

Место, где сидел Фи-Фи, в общем-то, не было диваном в полном смысле слова. Все в этой квартире было построено бывшим ее съемщиком — пэдэ из Бразилии Который и взял с нашей певицы 9 тысяч франков за все эти возвышения-ступеньки, образующие: сидения, кровать, открывающиеся и образующие таким образом компартменты для хранения; за обитые деревом стены — как все замечательно вспыхнуло бы здесь при пожаре! — за полки в стенах, закрывающиеся жалюзи, за обитые линолеумом стены ванной и так далее, и прочее, и тому подобное.

— Такие песни нужны только их авторам, Фи-Фи. Потому что, чтобы написать клевую песню, надо, конечно, написать какое-то количество посредственных. Но зачем же их передавать по радио?! Занимать ими место в эфире! Лучше бы эфир молчал время от времени. Никто не слушает специально такие песни. Вообще, кто-нибудь сегодня слушает специально музыку — сев в кресло, послушать любимую группу, песню? Все что-то делают, а музыка звучит, создает фон, успокаивает одиночек в их одиночестве… как вот мой кот меня своим присутствием успокаивает.

— Он очень симпатичный, твой кот. Очень миленький, — игрался с котом Фи-Фи.

Да, он таки был слишком кул для певицы, Фи-Фи. «Безволие, отсутствие амбиций, самолюбия!»-вот как называл это писатель. Но он тоже был ненормальный, писатель. Он, например, не понимал, зачем люди репетируют Он хотел, чтобы сразу — певица на стадионе на 100 тысяч! Он всегда говорил о цели, то есть финале, конечной точке. А творческий процесс — репетиции — им не учитывались, во всяком случае, он об этом знать не хотел.

Певица принесла из кухни пиво и стаканы. Они пили, обсуждали ее тексты, аранжировки Фи-Фи и возможности, которые были зафиксированы на листе бумаги — в основном все уже перечеркнутые. Певица показала новый текст под названием «Я — блядь!», и Фи-Фи засмеялся.

— Конечно, тебя не возьмут. Ты хочешь орать, что ты блядь!

— Что за чушь?! Это не значит, что я на самом деле блядь. А даже если это и так, ситуация «я — блядь» куда интересней пляжа и кокияжа и всего подобного «варенья»!

— Ты можешь мне это не объяснять. Объясни, то есть докажи это месье Супле из «Полидор», который дает деньги.

— Я не против романтичных, душевных песен. Но должны ли они быть такими же «хорошенькими», как и когда тебе семнадцать лет?

У певицы, впрочем, и в семнадцать лет не было «хорошеньких» песен. Восторгаясь эстетством и элегантностью Константина Леонтьева — ничего себе параллельки, философ Леонтьев и рок! — она о себе всегда говорила: «Я грубый придорожный цветок!»

— Вот он вышел в тридцать лет на сцену, а хотел-то выйти в двадцать! И что же — ту же добрую хорошую песню петь?! За годы отказов и непонимания злым, как собака, надо стать! Ну а кто тебя возьмет злого — не дай бог обидеть зрителя, все должно быть кул. Или наоборот; в двадцать-то лет ты, может, и был злым, но уж к тридцати понял — надо быть добреньким, поэтому пляж и кокияж.

* * *

«Самая говнястая страна для рок-н-ролла — Франция!», «Последнее сумасшествие — это пытаться петь рок во Франции…», «Если министр заявляет, что ему нравится рок, — последний не существует!» — изо дня в день слышала она эти фразы. Но менять третью страну, тем более что писатель-то жил в этой и приехала певица в эту из-за него, к нему… «Езжай в Бер-лин, — советовала подруга из Лос-Анджелеса, тоже певица.