Анна Алмазная. Моя гнилая душа
Не совместимы гордость с любовью. Гордым можно быть, когда пишешь песню, когда ложатся на бумагу звуки, когда сама душа открывается навстречу миру, и ты знаешь, что создал шедевр. Когда пишешь — чувствуешь себя богом. Когда протягиваешь диск и листок бумаги ей — рабом. Прахом у ее ног. Полным дураком. Весь мир начинает вдруг вертеться в бешенном ритме, кружится голова, дрожит предательски голос и кажется, что все взгляды направлены только на тебя. Нет, даже больше — что стены школьного коридора вдруг расширяются до бесконечности, и внимание всего мира, может, даже вселенной вдруг сосредотачивается на тебе — мелкой пылинке. Все ждут, что она ответит. Все стараются втоптать тебя в грязь. Но ты ничего не замечаешь. Видишь только до боли любимое лицо, широко распахнутые, синие глаза, изгиб пухлых губ. Смотришь только на нее. Как будто и нет в этом мире никого больше. Да и не нужен ведь никто. Ты ждешь и боишься. Мир ждет и насмехается. — Посмотришь? — не требуешь, просишь. Нет даже больше, умоляешь. Протягиваешь дрожащими руками выстраданное болью и кровью дитя, кидаешь все, что у тебя есть к ее ногам, и слышишь в ответ холодное: — Отвянь. Весь мир вдруг рушится в одно мгновение. Или ты рушишься. С оглушительной высоты собственных фантазий разбиваешься о суровую, твердую землю. О тихий смех за спиной. Как они меня называют? «Ромео»? Пусть. Горький комок в горле. Да, гордость и любовь вещи несовместимые. Я люблю ее. А она разворачивается холодно, и уходит смеясь, в окружении шумных, издевательски на меня оглядывающихся подружек. Пронзительной трелью визжит звонок и все бегут к дверям в классы. Все, кроме меня. Что мне уроки? Что мне школа? Что мне жизнь? Мой ангел меня предал. Болит голова, дрожат руки. Выскальзывает их мокрых пальцев диск, катится по полу к крашенной желтым в батарее. И за ним — белая ласточка тетрадного листка. Вдруг стало тихо. Я ненавижу тишину. Я ненавижу этот коридор со светло-желтыми стенами. С прямоугольниками дверей в классы с одной стороны, окнами на школьный двор — с другой. И яркое, апрельское солнце, чьи лучи заливают коридор янтарным светом. Ненавижу эту школу и ненавижу себя. За трусость. Я работал месяц над этой песней. Я каждый аккорд подбирал подобно драгоценной жемчужине. Я писал стихи, изливая ей, единственной, свои чувства. Я должен сделать все, чтобы она меня выслушала. Я не сдамся. Не получилось сегодня — попробую завтра. И еще, и еще, до финала. Я поднял диск, засунул его в рюкзак. Уже собирался встать и пойти в класс, извиниться за опоздание, как услышал: — Погоди-ка, Ромео! Поговорить надо. — Потом, — я медленно поднялся. — У меня сейчас урок. — А я сказал — сейчас. Что-то странное было в этом голосе. Угрожающее. Обжигающе холодное. Почувствовав невольную дрожь, я медленно обернулся. Встретился взглядом с налитыми кровью глазами и неосознанно шагнул назад. Старшеклассник Андрей явно не шутил. Он было схватил меня за воротник, но стоявший рядом Димка из 11б его одернул: — Не здесь! Мне не повезло. После звонка в коридорах никого не было, и никто не видел, как меня тянули к лестнице, потом вниз, в квадратный пяточек между лестницей и вечно закрытым, «черным» выходом. Я мог бы закричать, позвать на помощь, но невесть откуда-то взявшийся страх, густой, темно-серый, лишил меня дара речи. — Я же предупреждал тебя, козел! Предупреждал, чтобы бы к Ленке не лез? — шипел Андрей, вдавливая меня в облупившуюся стену. — Предупреждал? Я лишь нервно сглотнул. — Я только… — чудом выдавил я. Слова вышли какими-то беспомощными и едва слышными. Серый страх внутри медленно перерос в ужас. |
