Но вместо этого приехавший задрал лицо в слезах и запёкшейся крови, взглянул совершенно безумными глазами, опять повалился в грязный мокрый снег, вздрогнул всем телом и ткнулся головой в мелкий подтаявший сугроб.

Конь фыркнул и шарахнулся, когда Сэдрик поймал его за повод. Эральд склонился над человеком и обнаружил, что тот — в глубоком обмороке. В этот раз Эральд сообразил сам: требуется королевский дар, а может — и большая половина аптечки.

Всадник не представлял никакой угрозы. Ему нужна была серьёзная медицинская помощь, лучше — в стационаре.

— Тётка, — скомандовал Сэдрик на заднем плане бытия, — коню походить бы… хорошая животина, а его гнали, не жалеючи…

— А с этим чего?

— Падучая, — отозвался Сэдрик. — И пытанный. Ему брат поможет.

А Эральд пытался вспомнить, что делать, если с эпилептиком случится припадок, не мог вспомнить точно и тёр ему виски кончиками пальцев, страшно досадуя на собственную бестолковость. Впрочем, припадок был очевидно не худшим, что приехавшему пришлось пережить.

Эральд поражался странному контрасту между всадником и конём.

Конь был — холёный вороной, открыточной глянцевой породы, в отличной сбруе, украшенной бляшками и блёстками, под седлом, которое хотелось назвать роскошным. Такого коня герцог Бэкингемский мог подарить д`Артаньяну.

Человек был — худой мужчина неопределённого возраста, от двадцати до сорока, небритый, с разбитым в кровь и опухшим носом, рассечённой бровью и треснувшим углом рта. Одетый в очень грязную, доношенную до бахромы рясу с капюшоном и облезлые, неопределённого цвета подштанники, обутый в разбитые тяжёлые башмаки, но это всё прикрывал бархатный плащ, подбитый тёмным мехом какого-то благородного зверя.

По всему выходило: замученный монах, укравший дорогую лошадь. Его дыхание постепенно выравнивалось; минут через пять Эральд понял, что бедолага спит.

— Сэдрик, — позвал он, — помоги дотащить его до дома, а то ещё и простудится.

Старуха, оглаживая коня, смотрела крайне неодобрительно, но молчала. Сэдрик вместе с Эральдом приподняли тощее, но бесчувственное и оттого тяжёлое тело монаха и втащили его в избу. Когда пытались поднять на лавку, припадочный пришёл в себя, ухитрился вырваться из их рук, грохнулся на колени и обхватил ноги Эральда.

И Эральд рассмотрел в подробностях его жутко изуродованные пальцы с содранными окровавленными остатками ногтей.

— Государь, — бормотал припадочный монах, гладя колени Эральда, — вестник Господен, милый, сиять тебе — не меркнуть, аду на погибель, пропади он пропадом…

— Совсем не в себе, — констатировал Сэдрик, качнув головой, но Эральду так не казалось. Взгляд припадочного прояснился и сфокусировался, а нёс он хоть и чушь, но не совсем бессмысленную.

Эральд присел на корточки, чтобы оказаться с безумцем лицом к лицу. Сумасшедший или нет — но припадочный его узнал, это не могло совсем ничего не значить.

— Вам легче? — спросил Эральд, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Государь, светик небесный, видишь ли, я тут — словно на облаке, — выдал монах скороговоркой.

— Отлично. Скажите, пожалуйста, кто вы?

— Да кто я перед тобой? Никто я, прах и тщета, сосуд скудельный, звали Валиеном, потом братом Дорном, потом Вали-Провидцем, так вот, государь, золотко наше…

— Мессир Валиен… или брат Дорн, как вам удобнее… как же вы меня нашли?

Монах поймал Эральда за руку, вцепился, как утопающий, кривясь то ли от боли, то ли от чего-то, вроде религиозного экстаза:

— А как хочешь, так и зови, государь, вся твоя воля.