— Ну уж нет, — вставил Сэдрик. — Ни за что. Я их тут разъясню ещё, государь.

— Я верю, дружище, — сказал Эральд. — Я так, для красного словца… А ещё жаль, что у нас вечно нет времени на что-нибудь простое и славное… Мы с тобой, Джинера, даже не рассмотрели дворец Сердца Мира толком. Картины, статуи… и поболтать о простых вещах — о нас — вечно некогда.

— И на любовь времени нет? — улыбнулась Джинера. — И на дружбу — в обрез? И красота — лишь моментами? Не жалей и не огорчайся, Эральд. У нас с тобой и так больше дружбы и любви, чем у большинства королей во все времена. Поверь мне, я хорошо знаю историю.

— Время ещё будет, — пообещал Эральд, хотя не был уверен на сто процентов. Он думал о Рыжей, железобетонной девочке, дочери государей, внучке и правнучке государей, будущей государыне, ведущей себя, как взрослый политик — о том, где кончается её благодарность, вассальная преданность и королевский долг и начинается девчоночья симпатия, если она есть.

И о том, насколько он достоин Джинеры — не как король Святой Земли, а как человек.

И о том, что сам он ведёт себя, как птенец желторотый, и чувствует примерно так же. А надо срочно взрослеть — может оказаться, что времени на это совсем мало.

* * *

Эральд впервые осознал, что значит выражение "каменный мешок" в действительности. Камера с глухими стенами, без признака даже крохотного оконца, запертая тяжёлой дверью, окованной ржавым железом. Сырая, затхлая, освещённая тлеющей плошкой, где в жиру чадно коптил фитилёк. Без признака мебели, даже без койки, лишь жуткий соломенный тюфяк в углу и вонючее ведро в другом.

Дамьена, в его кружевах, шелках и бархате, знобило; за несколько суток он состарился лет на десять, зарос нервной щетиной — и его породистое лицо, больное и замученное, выражало отчаяние, ужас и дикую, нестерпимую надежду.

— Я понимаю, что вы мне только снитесь, государь, — пробормотал Дамьен и отвесил церемониальный поклон, от которого у него прихватило спину. Он схватился за поясницу и извиняющимся тоном добавил. — Искренне надеюсь, что не снюсь вам, ваше прекрасное величество. Мой вид вполне может вас оскорбить.

— Сядьте, мессир Дамьен, — сказал Эральд. — У вас же радикулит, стоять тяжело…

— Ох, сидеть в присутствии стоящего государя, даже во сне… — Дамьен грустно улыбнулся и покачал головой. — Ваше драгоценное величество, я ведь всё понимаю… вы же и приснились мне в виде этакого вестника Божьего, потому что очень уж хочется поплакаться, пожаловаться, оправдаться — но и жаловаться без толку, и оправданий нет, и страх мой, и слабость — никого, кроме жены, быть может, не встревожат… Я бы вам предложил сесть, государь, да некуда. Солома сгнила, невозможно…

— Уютный Дом…

— Да уж, ирония, — Дамьен сделал изящный жест, — ирония вашего прадеда, бесценный государь. "Снаружи этот дом выглядит уютнее, чем внутри", — так он изволил сказать, если не лжёт легенда… Но место жуткое, я по вашим глазам вижу — не ожидали, что настолько. Благой… всё про меня знаете, и всё равно ужасаетесь моему положению. А может, не всё? Верно, не знаете, что я был на той охоте, знаю, отчего он с коня упал, ваш батюшка… и обо что в действительности голову разбил… и мёртвого младенца доставал, через своих людей… якобы вас, государь. Да, я-то был умнее Бриана, умнее и осторожнее, я ему хорошие советы давал — я бы ему не посоветовал связываться с адом, но и эту связь сумел использовать, чего уж, сумел… Я мог бы очень славно жить и в аду…

— Мессир, — тихо спросил Эральд, — а зачем вы мне это говорите?

— Хочу посмотреть, как вы придёте в ярость, прекрасный государь, — ответил Дамьен с нервной полуулыбкой.