Закончив, Сэдрик встал, взял зеркало из рук Жеана и пристроил в центр чертежа, в тщательно вычерченный многоугольник, пришедшийся почти точно по размеру рамы. Потом протянул здоровую руку, и вампиры подошли её целовать; обряд выглядел страшно средневеково, но Кирилл понял, что дело не в вассальной присяге — "электрическое" напряжение в воздухе росло, а в глазах Сэдрика появился светящийся красный туман транса.

В какой-то момент концентрация магической силы, вероятно, достигла пика. Вампиры шарахнулись в стороны, а Сэдрик, проговорив нараспев дико звучащее непонятное слово, вздёрнул рукав на увечной руке и полоснул по ней ножом.

Кровь брызнула на чертёж и зеркало — и Кириллу показалось, будто его на миг оглушил бесшумный громовой удар. Холодный свет ударил из зеркала вверх, собравшись в призрачную фигуру; мерцающий призрак начал сгущаться и обретать очертания, словно его наводили на резкость, а ледяное сияние медленно спалось и угасло.

Всё действо заняло минуты три-четыре, не больше, но показалось нестерпимо долгим. Напряжение в воздухе вдруг схлынуло, сошло, как вода — и Кирилл поразился плотскости жуткого существа, стоящего в воздухе над зеркалом, не касаясь его босыми ступнями.

Ужас сделал шаг и чуть не упал; Сэдрик придержал его, обнял за плечи, тронул волосы — и всё это было чудовищно. Как бы Кирилл ни представлял себе Князя Сумерек — его ожидания не оправдались: Сэдрик обнимал пыльную мумию, почти скелет, с висящими клочьями истлевшей плоти, в рассыпающихся лохмотьях одежды. Мумия повернула голову — и Кирилл, содрогнувшись, встретил неожиданно живой взгляд влажных вишнёвых глаз из глазниц клыкастого черепа, обтянутого сухим пергаментом мёртвой кожи.

Сэдрик протянул располосованную увечную руку к ощеренной пасти мумии — и та припала к ране, как представилось Кириллу, вцепившись зубами. Кирилл едва удержался, чтобы не броситься Сэдрику на помощь — но Сэдрик гладил здоровой ладонью свалявшуюся паклю седых волос мертвеца, и вид у него был вовсе не страдальческий. Скорее, сострадающий.

А мертвец менялся на глазах, будто кровь Сэдрика запустила вспять процесс разложения. Кирилл, оцепенев, смотрел, как между высохшей кожей и костями появляется упругая человеческая плоть, как волосы разглаживаются, приобретают живой блеск, темнеют… Пыльное тряпьё оказалось остатками роскошного костюма — и этот костюм тоже восстанавливался из праха. Запах склепа таял, сменяясь тонким свежим ароматом чего-то церковного.

Сэдрик, очевидно, определил, что вампир пришёл в норму — и отстранился. Князь Лео, удивительно плотский по сравнению с младшими, лунными бликами, полубесплотными эльфами, преклонил колено.

Сейчас он казался не старше Сэдрика — а ещё он казался на удивление живым, высокий, бледный и темноволосый парень в бархате, шитом золотом, в подбитом мехом плаще. Разве что — не отбрасывал тени.

И Кирилла осенило.

Самый старый вампир Святой Земли — Лео. Он сравнительно долго мёртв и сравнительно силён — он уже может выглядеть почти как живой человек. Прочие — только тени и сны. У них пока не хватает сил на достоверную плоть — или на её иллюзию.

— Легче тебе, Лео? — спросил Сэдрик почти ласково. — Вставай.

Взглянув с благодарностью сильнее любых слов, Лео потянулся к его здоровой руке, но Сэдрик не подал руки.

— Оставь Силу себе — пригодится. Обойдёмся без поцелуев — я и так понял, что ты обо мне думаешь, — сказал он с еле заметной усмешкой. — Лучше рассказывай. Тебя жрал Алвин?

— Нет, тёмный мессир, — сказал Лео. — Марбелл. Алвин смотрел. И когда я настолько устал, что не смог поддерживать видимость жизни в себе, Алвину стало противно, он ушёл. Демону нравится, когда боль ощущает что-то живое — или похожее на живое.