В тот день, когда мы съели последний кусочек сала, я взял ружье — никогда еще оно не казалось мне таким тяжелым — и с трудом добрался до амбара, где бродило около десятка наших кур. Не знаю, как мне удалось подстрелить одну курицу — у меня все кружилось и ходило перед глазами.

За обедом мы ели вкусный куриный суп с картофелем, и каждый получил по кусочку курицы. Остатки курицы я положил на блюдо и поставил на стол в своей комнате. По горькому опыту я знал, что около двух часов у меня начнется приступ лихорадки, и я готовился к этому. Изо дня в день я выносил свои одеяла, чтобы проветрить на солнце. То же сделал я и теперь.

Потом я принес ведро с водой и поставил его на стул около своей кровати, вечером у меня поднималась температура и мучила жажда. Сестрам Тома тоже приготовил воду.

И этот день все было, как обычно. Сначала я дрожал от озноба, так что зуб на зуб не попадал и подо мной тряслась кровать. Я начал глотать настойку из пипсисева, но не верил, что от нее будет польза.

Озноб кончился около семи часов вечера, а затем, как всегда, сильно подскочила температура и началась страшная жажда. Я все время пил воду и метался в жару.

Около полуночи температура упала, и я в изнеможении заснул.

Уже перед рассветом, когда я проснулся, мне показалось, что кто-то возится и что-то грызет. Я повернулся в ту сторону, откуда доносился звук.

К ужасу, я увидел какого-то большого зверя, похожего на кошку. Он сидел на столе и доедал половину курицы, которую мы оставили себе на следующий день.

Я приподнялся с постели и закричал. Зверь глухо зарычал, потом спрыгнул на пол и проскользнул в отверстие между бревнами.

Я покрылся холодным потом.

Рысь!

Мы не спали до утра. Когда рассвело, можно было подумать, что мне приснился страшный сон, если бы не пустое блюдо, которое убедительно доказывало, что рысь был наяву.

На следующий день я опять подстрелил курицу, набрал кое-каких щепок, чтобы затопить печь (колоть дрова у меня уже не хватало сил), и сварил обед. Отверстие между бревнами, в которое проскользнула рысь, я тщательно заткнул. А курицу я на этот раз спрятал в шкаф под замок. Как будто я был готов ко всему. Только как быть с оружием?

Мне не хотелось стрелять в доме из ружья, да и патронов оставалось немного, а они мне были нужны, чтобы подстреливать кур.

В одном из углов хижины стояла старая острога, словно копье с тремя остриями. Ее обычно доставали весной, когда отправлялись на рыбную ловлю.

Я взял острогу, наточил напильником острия и поставил у изголовья своей кровати.

День и ночь прошли как обычно. Озноб сменился приступом лихорадки. В часы облегчения я забывался в тревожном сне, просыпаясь от каждого шороха все с той же мыслью: «Не рысь ли это?».

Но рысь не появлялась.

Так прошли три мучительных дня и три мучительные ночи.

На четвертый день, когда я задремал после обычного приступа лихорадки, мне послышалось, что кто-то лакает воду.

Я открыл глаза и повернул голову.

И что же?

Я очутился лицом к лицу с рысью. Она взобралась четырьмя ногами на стул около моей кровати и лакала воду из ведра. Ее глаза горели хищным огоньком совсем близко от меня.

Я вскрикнул. Рысь спрыгнула на пол и глухо зарычала.

— Джен! Кэт! — закричал я сестрам Тома. — Рысь опять в моей комнате!

— Да поможет тебе бог, мы бессильны что-нибудь сделать.

И я услышал, как захлопнулась дверь и щелкнул замок. Дрожа от страха и слабости, я встал и взял свое копье. Потом зажег свечу. Передо мной была полосатая, как у тигра, голова рыси, ее уши были загнуты назад, так что кисточек не было видно.

Держа свечу в одной руке, острогу в другой, я устремился на врага.