Мадам Руленд ела, смешно упершись левой рукой в колени. Ее муж собирался вскрыть банки с фруктовым соком, но остановился, увидев меня выходящей из-за машины. Я тоже застыла. Я смотрела на их еду, сознавая, как глупо было высаживаться на этом острове. Они не накладывали кушанья себе на тарелку, как это делаем мы; перед каждым из них стояло блюдо с крупной фасолью под коричневым соусом, с салатом, помидорами и мясом в розовом желе.

Жена улыбнулась мне, не проявив признаков беспокойства, а муж вставил две соломинки в треугольные дырочки, только что продавленные в банках с соком с помощью специального приспособления.

— Хелло, мадемуазель!

Из-за того, что он был покрыт рыжеватыми веснушками, его кожа будто излучала какой-то темный огонь. Глаза оказались светлее, чем издали. Я должна была дать какое-то объяснение, но волнение сковало меня. Они ничего не спрашивали, спокойно ожидая продолжения. Мадам Руленд дожевывала еду, а он принялся тянуть из соломинки.

— Прошу прощения, что потревожила вас…

— Вовсе не потревожили, — заверил он. — Не хотите ли орендж-джус?

Я поняла, что он предлагал мне фруктовый сок, и остолбенела.

Войти к ним было истинным сумасбродством, и вот, вместо того чтобы выяснить, что и как, они предлагали мне сок!

— Нет, спасибо.

У него была замечательная улыбка, у месье Руленда. Зубы белее, чем в рекламных фильмах, глубокая ямка на подбородке.

— Я пришла спросить, не нужна ли вам прислуга.

Его улыбка стала чуть уже, но зубы продолжали ярко белеть в сумерках. Мадам Руленд спросила что-то по-американски. Она плохо понимала французский, и я почувствовала, что слово «прислуга» ей неизвестно. Муж пояснил, и она взглянула на меня. На этот раз это был обычный взгляд женщины, которой молодая девушка предлагает свои услуги.

— Вы — домашняя работница? — спросил Руленд.

— Нет. Я работаю на заводе.

— Вас уволили?

— Нет.

Клянусь, я ошеломила его, хоть он и был американцем.

— Но тогда почему? — почти прошептал он.

Мне надо было собраться с мыслями, объясниться… Это было нелегко.

— Я несчастлива!

Услышав собственный голос, я покраснела от смущения.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать с половиной.

— И вы несчастливы! У меня в стране некоторые люди отдали бы сорок миллионов долларов, чтобы только купить ваш возраст…

Я бросилась в прорубь:

— Представьте меня им, я готова на эту сделку!

Я никогда не видела, чтобы так хохотали. Он чуть не плакал от смеха и бил себя по бокам. Потом вдруг остановился, чтобы спросить:

— Почему вы хотите в прислуги к нам?

— Потому что мне нравится у вас, — пробормотала я, осматриваясь.

Жена сказала что-то по-своему. Судя по тону, замечание не было многообещающим…

— Мадам Руленд против? — пролепетала я.

— Она говорит, что ей никто не нужен… Она и так немного скучает в ваших краях…

— Много! — поправила мадам Руленд.

— …и если она не будет сама работать по дому, то ей станет совсем тоскливо! — закончил муж, оставив без внимания замечание жены.

— Если мы будем работать вдвоем, ей будет не так скучно. Вдвоем… все по-другому!

Думаю, я испытывала то же, что обычно испытывают в суде: ту же потребность оправдаться, говорить все что угодно, лишь бы доказать, что у вас честные намерения.

Я заглянула в открытое окно дома. Там царил страшный беспорядок. Если это она называла домашней работой, мадам Руленд, думаю, я появилась вовремя! Но такого рода аргумент я не могла выложить, вряд ли она оценила бы его по достоинству.