Фредерик Дар. Моё печальное счастье
У нашего города, расположенного в окрестностях Парижа, странный вид и не менее странное название — Леопольдвиль. Мне рассказывали, что он был выстроен каким-то бельгийцем. Я не была в Бельгии и почти уверена, что никогда не уеду отсюда. Однако не думаю, что бельгийские города похожи на наш. Приезжие — а их становится все больше по мере того, как растут заводы — вначале с огромным трудом ориентируются в Леопольдвиле. Все его улицы расходятся по прямой от круглых площадей. Это слегка смахивает на площадь Звезды, только размером поменьше, и за тем исключением, что у нас нет Триумфальной арки, а каждая авеню столь неизбежно кончается точно такой же круглой площадью, что в конце концов вы ощущаете себя в кошмарном сне. Спустя некоторое время можно почувствовать себя увереннее, беря за точку отсчета железную дорогу, Сену и церковь, но не забывайте, что так легко это не дается! Наш квартал расположен по другую сторону железнодорожных путей, и пресловутый бельгиец не приложил руки к прокладке здешних улиц. Домишки тут невзрачные, лепятся один к другому, как бог на душу положит, на плоском пятачке, обрамленном высокими фабричными трубами. Из них валит дым, образуя гигантскую и бесконечную череду черных облаков, которые затем опускаются на город. Я нахожу это безобразным. Но, похоже, это не совсем так, ибо однажды привлеченный этим пейзажем художник расположился за нашим садиком со всем своим скарбом. Он приходил несколько дней подряд. Возвращаясь с работы, я шла взглянуть на полотно. Мне казалось, что на его картине наша округа выглядела еще более печальной; в ней даже появилось что-то тревожное. На ум приходили похороны бедняков, на которые никто не счел нужным пойти. Я все надеялась, что художник добавит в свой пейзаж немного солнечного света, сделает его веселее; откровенно говоря, я не представляла, как будущий владелец картины будет жить в ее присутствии — и кто захочет ее купить. Но однажды художник больше не появился. Вместо того чтобы нарисовать солнышко в верхней части картины, он ограничился тем, что поставил свою подпись внизу. Я оплакивала тот солнечный свет, что он мог подарить и в чем, как и добрый боженька, нам отказал. Зачем я рассказываю вам про все это? Есть ли в этом смысл? Думаю, что да, так как мне бы хотелось, чтобы вы поняли, почему и как все произошло. Мне могут сказать, что место, где вы выросли, становится в конце концов, привычным и любимым? Так вот, как видите, это совсем не так. Леопольдвиль всегда внушал мне ужас, ибо я видела его таким, каким он был: сумрачным и искусственным. Города не должны строиться одним махом и одним человеком, иначе они начинают слишком походить на крольчатник, а их обитатели — на кроликов. Наш дом стоит на самой окраине города, почти у кромки простирающихся до автодороги засаженных овощами полей, — тех, что пощадили заводы. Лук-порей, морковь или капуста… Дома ждали с опасением того года, когда сажали капусту и вся местность пропитывалась ее гнилым запахом. Сколько угодно держите окна закрытыми — этот запах вездесущ. Я люблю природу, но в ужасе от здешних земледельцев. Они и не настоящие крестьяне вовсе. У них тракторы, джинсы и летные сапоги, что покупаются в Париже на распродаже воинского обмундирования. По воскресеньям они ездят на бега в новеньких автомобилях, а их жены имеют еще и собственные… Лук-порей приносит сумасшедшие прибыли, когда его возделывают у ворот Парижа. Что же до нашего дома, то следовало бы описать вам его жалкий вид. Построенный задолго до того, как вырос город, домишко уже вовсю дряхлеет, со стен сыплется штукатурка. Мама иногда отправляет заказные письма управляющему с требованием ремонта, но собственники дома не дают согласия. Они унаследовали эту хибару от старого дяди, и так как не ладят между собой, не отвечают и на письма. Я отлично знаю, что мама может обратиться в суд, но мы слишком часто запаздываем с платежами, особенно когда Артур, ее друг, можно сказать, мой отчим, либо без работы, либо в запое. |
