Ее взгляд остановился на одной из стен. Там висела икона Богоматери. Древняя, сразу же определила Луиза, византийской эпохи, вероятно, самой ранней. Слишком ценная вещь для частного дома в Африке.

Кристиан Холлоуэй перехватил ее взгляд.

– Мадонна с младенцем. Мои постоянные спутники. Религии всегда имитируют жизнь, божественное всегда исходит от человеческого. Красивого ребенка можно встретить в самых жутких трущобах на окраине Дакки или Медельина, математический гений может родиться в Гарлеме и быть сыном или дочерью законченного наркомана. То, что Моцарт похоронен на кладбище для бедных в окрестностях Вены, по сути, не возмутительно, а напротив, поучительно. Все возможно. Недаром тибетцы учат, что каждой религии следует размещать своих богов среди людей, с тем чтобы люди сами их отыскали. Божественное вдохновение должно черпать не где‑нибудь, но среди людей.

Говоря, он не спускал с нее глаз. Голубых, ясных, холодных. Предложил ей сесть. Бесшумно открылась дверь. Африканец в белом подал чай.

Дверь закрылась. В комнате будто побывала белая тень.

– Хенрика здесь сразу же полюбили, – сказал Кристиан Холлоуэй. – Он сумел освободиться от неприятного чувства, поражающего молодых и здоровых, когда им приходится общаться со смертью. Никто не любит напоминаний о том, что ждет за углом, который, оказывается, куда ближе, чем думаешь. Жизнь – головокружительно короткое путешествие, и только в юности оно бесконечно. Но Хенрик привык. А потом вдруг исчез. Мы так и не поняли, почему он ушел.

– Я нашла сына мертвым в его квартире. На нем была пижама. И тогда я поняла, что его убили.

– Поняли из‑за пижамы?

– Он всегда спал голым.

Кристиан Холлоуэй задумчиво кивнул. Он все время смотрел на нее. У Луизы возникло чувство, что он беспрерывно вел диалог с самим собой о том, что видел и слышал.

– Никогда бы не подумал, что такой превосходный молодой человек, полный жизненных сил, так рано уйдет из жизни.

– Разве силы не всегда полны жизни?

– Нет. Многие таскают за собой мертвую обузу, неиспользованную энергию, отягощающую их жизнь.

Луиза решила говорить без обиняков:

– Что‑то случившееся здесь изменило его жизнь.

– Никто из приехавших сюда не может избежать определенного воздействия. Одни впадают в шок, другие сбегают, третьи решают стать сильными и остаются.

– Не думаю, что его изменили больные и умирающие люди.

– Что же тогда? Мы ухаживаем за людьми, которые иначе умерли бы в одиночестве в своих развалюхах, в придорожных канавах, в лесу. Звери приступили бы к своей трапезе еще до того, как эти люди испустят дух.

– Тут было что‑то другое.

– Полностью понять суть человека – себя ли самого или кого‑то другого – невозможно. Наверняка это относилось и к Хенрику. Внутренний мир человека – ландшафт, напоминающий о том, как этот континент выглядел сто пятьдесят лет назад. Изучены были только районы вдоль морских побережий и рек, остальное представляло собой бесконечные белые пятна, где, как считалось, стояли города из золота и жили двухголовые существа.

– Я знаю, что‑то случилось, Только не знаю что.

– Здесь всегда что‑нибудь случается. Привозят новых больных, других хоронят. Здесь имеется кладбище. У нас есть нужные священники. Ни одна собака не покусится на человеческие останки до того, как мы похороним их в земле.

– Человека, с которым я разговаривала вчера, уже нет. Вероятно, он умер сегодня ночью.

– Большинство почему‑то умирает на рассвете. Они словно бы хотят, чтобы луч света указывал им дорогу, когда они уходят.

– Вы часто встречались с Хенриком, пока он был здесь?

– Я вообще редко встречаюсь с людьми.