— В семнадцатую, — коротко бросил дежурный.
Меня перепоручили последнему надзирателю. Когда я вошел внутрь и дверь захлопнулась, я понял, что
из этого каземата выхода не будет. Темный коридор, очевидно, на длину всего здания, с решетками по обеим сторонам. Света здесь было меньше, чем в прогулочном блоке.
— Шагай вперед, — рявкнул хриплый бас за спиной.
Сложив руки за спиной, я двинулся катакомбами. Слева от меня располагались четные камеры, справа нечетные. Все перегородки состояли из двухдюймовых решеток и таких же дверей с запорами. Я мог видеть все, что происходило в любой камере. Люди здесь содержались по одному на квадратную клетку, где стоял топчан, умывальник, унитаз и табуретка. Своего освещения камеры не имели. Один фонарь под потолком коридора освещал две камеры — четную и нечетную. Следующий светильник располагался через пять шагов напротив другой пары дверей.
Большинство ячеек были заняты, заключенные не обращали на меня ни малейшего внимания. Вдоль самого коридора прохаживались два надзирателя.
Так мы дошли до середины коридора, и я получил приказ остановиться.
Моя камера находилась с нечетной стороны и не отличалась от остальных. Меня запустили внутрь, щелкнул засов, и конвоир ушел.
Пятнадцатая камера слева пустовала, девятнадцатая справа была заселена. Соседа я не видел, он в это время спал. В клетке напротив под номером восемнадцать проживал какой-то весельчак. Разгуливая по своей прозрачной квартире, он насвистывал какой-то шлягер из мюзикла. При том освещении, каким нас снабдили местные власти, я не мог разглядеть его лица, но с уверенностью мог сказать, что парень имел усы и бороду.
— Привет, коллега! — крикнул он мне и помахал рукой.
— Привет. Давно поешь?
— Два месяца. Скоро переправят.
— Куда?
— Кто знает. Больше трех месяцев здесь не держат. Пересылочная база.
— Местечко хуже этого вряд ли найдется. Так что жалеть не о чем.
— Ты прав. В Сан-Квентине мы могли играть в футбол, а здесь глухо, как в капсуле.
Мимо нас шел надзиратель. Я замолк, но он не обращал внимания на наш разговор. Это значило, в отличие от блока 13, что здесь разрешалось общаться с себе подобными.
— А почему тебя сюда перевели? — спросил я.
— Думаешь, мне докладывали? Я даже не знаю, где нахожусь. Здесь не все знают, куда они попали. Во всяком случае, далеко не увезли. А ты из какой каталажки?
— Прямо со свободы.
— Не повезло, значит? Сколько тебе дали?
— Пожизненно.
— Значит, в Алькатрас переправят.
— А почему здесь не оставят?
— Черт его знает. При мне всех ребят, кто попал раньше, уже увезли. За исключением твоего соседа из девятнадцатой. Он, похоже, глухонемой, на вопросы не отвечает. Странный тип.
— Какой у тебя срок?
— Четвертак. Сняли заводскую кассу. Связался с мелюзгой, вот и влип.
— Многовато.
— Добавили за сопротивление властям. Пересчитал зубы нескольким копам, вот они и обиделись. А ты, видать, волк матерый. На всю катушку отмотали.
— Точно. Окажись я на свободе, полетят головы, а не зубы.
Я лег на свой топчан и подложил руки под голову. Мне было о чем подумать.
4
Прошла неделя моего пребывания в тюремном блоке. Никто меня не беспокоил, никого я не интересовал. Моего болтливого соседа из четной камеры увезли, его место занял молчун. Глухонемой оказался совсем молодым мальчишкой. На вид ему было не больше двадцати. Нас разделяла решетка, но мы могли бы весело проводить время, а он молчал и лишь изредка косо поглядывал на меня, как дикий волчонок. |