Король Фердинанд поднял руки. Его светло-голубые выпуклые глаза, словно ослепленные светом, казались осоловелыми как спросонья. Но в следующее мгновение, по-прежнему лишенные блеска, они смотрели уже с холодной проницательностью. А на красивых губах все еще погруженной в задумчивость королевы появилась едва приметная, тонкая улыбка, исполненная сладостной печали.

Тут заговорил король Фердинанд, медленно, словно в раздумье произнося слова:

— Мы божьей милостью, единодержавные владетели Арагона и Кастилии, Фердинанд и Изабелла, стоим на страже закона, и не гоже подданным, тем паче занимающим высокое положение в королевстве, просить наши величества нарушать его. — В этом месте король выпрямился, и голос его внезапно обрел силу: — Я и королева, во имя торжества справедливости, без устали предпринимаем усилия к объединению нашего королевства, и это встречает единодушную поддержку всего народа, ибо это наш священный долг. Сеньор де Сегура совершил тяжкое преступление, и ему нет пощады, таково наше королевское суждение. Однако, быть может, Господь в неизреченной доброте своей помилует его грешную душу, коль скоро мы употребим его имущество на столь благородное дело, коим является война с неверными. Это все, что мы можем сделать для сеньора де Сегуры и ему подобных. Что ты на это скажешь, дорогая Изабелла?

— Я согласна с тобой, — отвечала она.

— Ваше величество, — заметил маркиз де Вильена, — вы забываете о заслугах, какие оказали его предки и он сам королевству. С каких это пор черная неблагодарность свила гнездо в сердцах монархов?

Казалось, король вот-вот вспылит. Королева Изабелла тоже перестала улыбаться. Но тут выступил вперед фра Хименес.

— Гнев и обида — плохие советчики, — негромко сказал он, и его голос звучал мягко и примирительно. — Но уж если говорить о забывчивости, то разум подсказывает: этим недостатком страдают не их королевские величества, а некоторые господа невольно или умышленно забывают, что не они одни являются опорой королевской власти и Церкви. Полагаю, мы совершили бы большую ошибку, если бы недооценили роль городов и поселений, — объединившись в святое братство, они содействуют поддержанию порядка в королевстве. И еще не было случая, чтобы они выговаривали для себя у священного трибунала какие-либо привилегии.

— Наш католический народ, — сказал падре Торквемада, — не только не требует послаблений в вере, напротив, он благодарен святой инквизиции за то, что она устраняет тех, кому нет места в обществе.

После его слов наступило долгое молчание.

— Грозите нам расправой толпы? — глухим голосом сказал герцог де Медина.

— Хотите уничтожить нас и опереться на чернь? — прибавил сеньор де Вильена.

Тогда, резким движением отодвинув кресло, встал падре Торквемада.

— Боже милостивый! — воскликнул он. — Кто осмеливается говорить в этом собрании: вы и мы? Разве мы не составляем единое целое? Разве не объединяет нас единая вера и не един Бог живет в наших сердцах? Неужто между нами дошло до непримиримых разногласий, как между христианами и неверными? Помните, враг не дремлет, он подстерегает нас повсюду, ежечасно вершит сотни черных дел и готов нанести нам удар в спину, пользуясь нашей слабостью; он злорадствует по поводу малейших наших промахов и ошибок, для него все средства хороши, лишь бы посеять между нами рознь! И вот когда ради единства, — этого высшего закона нашей жизни, — надо поступиться мелкими, своекорыстными интересами, вы говорите: мы и вы. В таком случае позволительно спросить, что вы под этим подразумеваете? Так вот, милостивые сеньоры, мне не ведомо, чего хотите вы, но я, скромный монах, могу сказать вам, чего страждем мы, верные слуги Церкви.